Вошёл в дом, в свой просторный кабинет. Прилёг на софу. Взгляд блуждает по стенам, мебели, будто отыскивая некую подсказку. Граф прикрывает глаза на несколько минут, снова открывает… Огромный письменный стол, пустой сейчас, пустые и книжные шкафы вдоль стен. «Будто приготовленные на казнь. Ждут приглашения». Он позвонил в колокольчик. Вошёл слуга Никита – рослый сорокалетний сутулый мужик с грустным лицом, чем-то повторяющим морду любимой лошади Петра – Лизетты. Яков Владимирович обожал лошадей. Конюшня в усадьбе – на зависть. Старых кляч граф усыплял сам, препарировал, делая лекарства, бальзамы, вытяжки, особенно из лошадиных костей. Народившихся и молодых жеребцов тоже использовал. Никита служил у него уже двенадцать лет. Преданный, толковый и расторопный.

– Через час подавай. Накрывай в столовой… И не забудь… впрочем… ступай.

Слуга направился к двери. Барин смотрел на его руки – ловкие, крепкие. И всё же… сможет ли? Ведь не дровосек и не мясник.

– Постой, братец. Скажи-ка: испытания делаешь? На моей гильотинке? Не забудь: у тебя на все про все не более двух минут! И абсолютное спокойствие. Завтра ещё раз проверю. И не чучело, а приготовь-ка к экзамену крупного кабанчика.

Когда слуга ушёл, Яков достал один из трёх оставшихся фолиантов, которые он хранил в ящике бюро. Эта книга, написанная китайским алхимиком двенадцатого века, была важна графу тем, что там наиболее подробно описаны чакры, их назначение. Закладками в книге служили рисунки Леонардо и, в частности, будто распятая, фигура человека. «Может, всё-таки поручить дело тому деревенскому мяснику, так ловко коловшему и разделывающему скотину?» Мясник этот (кажется, его звали Кузьмич) был всегда нетрезв, но удары огромным топором наносил удивительно точно. С последним ударом Кузьмич сам падал оземь и сразу начинал храпеть. «Нет, нет… нельзя… нельзя с такой энергетикой».

«Жизнь – случайность, смерть – закономерность», – вспомнил Яков фразу из Теофраста Бомбаста. Закономерности и поддаются изучению». «Так-то так, – думал Яков, – но слова тоже могут быть случайными, теория – сухой. Жизнь зиждется на эксперименте! На миллионах экспериментов, которые ставит Природа».

…Вот уже несколько лет, как фельдмаршал следил за качеством питания. Да и режим питания старался выдерживать. Ведь раньше он, как и Пётр Алексеевич, вечно бывшие в трудах и заботах, ели на скорую руку простую, но сытную пищу. А царь вообще имел привычку трапезничать или писать что-то на пеньке, держа тетрадь или тарелку на коленке. Сейчас Брюсу нужна пища разнообразная, богатая витаминами и минералами. Обмен веществ нужно выровнять – этот механизм должен стать отменно работающим. Конечно, с привычкой учёного работать по ночам, увлекаться исследованиями, не выдерживать режим приёма пищи слово «отменно» следовало заменить на «удовлетворительно».

Плотный завтрак в десять-одиннадцать часов, потом сон до пяти-шести часов, затем чаёвничание с легкими закусками, далее прогулки, чтение, хозяйственные дела до девяти-десяти часов, наконец, полновесный ужин до полуночи и работа, работа всю ночь до утра. Теперь работы нет, нет и чтения. Только думы, думы… и дрёма.

И сейчас граф дремал. Он любил небольшие сны-воспоминания, когда через пятнадцать-двадцать минут дрёмы можно взбодриться приятными воспоминаниями, усиленные сонной фантазией. На сей раз ему «приснилась» его любимая «проделка» с «цветочной девушкой». Бывало это лет двадцать-тридцать назад, когда гостям в московском доме Якова Вилимовича кушанья подавала эта девушка. Красавица необыкновенная: шея, плечи сахарной белизны, пышные волосы, вдохновенное лицо, открытые глаза, ротик, тоже приоткрытый как раз для поцелуя. Даже графы влюблялись до беспамятства.

– Но почему она всё время молчит? – удивлялись гости.

Яков делал значительное лицо, подходил к девушке:

– Поелику она – нерождённая!»

Затем хозяин выдёргивал из её волос шпенёк (деревянную палочку), и та вся рассыпалась цветами.

Много об этом «фокусе» говорили люди. И когда Брюс поселился в Глинках и жаждал лишь покоя, новые соседние помещики и прежние московские знакомцы стали напрашиваться в гости. «Вот оборудую всё достойно и приглашу», – отвечал Яков Вилимович. Он оборудовал в подземелье ледник, в подсобном помещении хозяйственного двора обустроил пекарню. В ней же поставил специальные железные решётки, чтобы на углях жарить мясо и рыбу. В домовой кухне была русская печь, чтобы и помещение обогревать, да пироги и кулебяки печь, и каши да овощи томить. Любовь к русской стряпне привил ему ещё в «потешном» полку Алексашка Меншиков, который мастер был стряпать – и пироги, и дворцовые интриги. Разные начинки всякий раз изобретал. Глаз-то востренький у него был.

Так вот, подготовился граф и назвал гостей. Устроил подле озера длинный стол, ломящийся от яств – салаты, холодные и горячие закуски, пироги и блины. Графинов, штофов с полугарами и самогонами, водочкой, винами и наливочками немерено. Употребив значительную дозу горячительных напитков, все гости восхваляли щедрость хозяина. И жаждали чудес. Надо заметить, что сам-то граф умел пить много и не пьянеть (большая петровская закалка в «кумпаниях» и на ассамблеях). День был жарким, и на берегу водоёма гостям было раздольно и весело. Один из гостей, самый опьяневший, и наиболее бесцеремонный, начал приставать к Якову Вилимовичу:

– Пора бы сюрпризиус нам какой-нибудь показать. Наслышаны мы и про «каркадилов», и про драконов. Может, они из-под воды-то появятся? А может, свиньи? А может, хи-хи, наши дамы голышом забегают? Хи-хи.

– Может, и свиньи. – Яков оглядел упившихся «до низложения риз» гостей. – А может, и дамы.

Конечно, граф хотел спровоцировать что-нибудь непотребное. И отвадить гостей от усадьбы.

– Просим! Просим! – кричали гости.

– Что ж, извольте, – ответил граф, грустно ухмыльнувшись.

Он достал кожаный кисет, широко размахнулся и бросил порошок из кисета в воду озера. И тотчас озеро стало покрываться льдом.

– Это не мираж, господа! – Граф зашёл на лёд и покатился.

С середины озера он крикнул:

– Что с вами, господа? Закройте рты и оденьтесь! Как вам не стыдно!

Гости на берегу стояли по пояс голые! Мужчины в одних подштанниках, дамы в одних панталонах.

Учинив такой «сюрпризиус», колдун Брюс знал, что слава о его связях с нечистой силой только укрепится. «Вот и славно, – подумал он, – неповадно будет этим и иным». Навещают пару раз за месяц племянник Александр Романович и друг-ученик Василий Никитич – и хорошо! Погостят денёк-другой, новости расскажут, побалуют старого графа анекдотцем свежим, или книгой интересной, или вещицей с механикой остроумной. Им он фокусы свои не показывал. И вообще никому из ближнего круга. Петру вот и то по его настоятельному требованию пару раз продемонстрировал. Раз так, пустячки иллюзионные, в одна тысяча семьсот восьмом году, кажется. Удивился царь, обрадовался и просит:

– Отведи шведам глаза завтра, пока кавалерия Алексашки их обходить с левого фланга будет!

Брюс отказался: воевать честно надобно!

Царь вскипел, рот кривит, щекой дёргает. Схватил любимую дубинку – и на Якова. Весь аки Божия гроза! И остолбенел: по его ногам змея ползёт. Давай её этой дубинкой бить. По ногам-то своим. Более он к Якову Вилимовичу с подобными просьбами не обращался. Брюс сам, умея предвидеть события, часто подсказывал государю необходимые шаги. А надо было – и без просьб мог повлиять на оппонента, и глаза отвести, и заговорить. Был, например, случай, когда уже «зело прехитрая лиса» Остерман, посланный Петром в одна тысяча семьсот двадцать первом году заключить мир со шведами, никак не мог справиться. Яков Вилимович вызвался помочь и за час переговоров управился – заключил мир на выгодных для России условиях. За эту беспримерно ловкую «дипломатию» Пётр Первый и пожаловал Брюсу титул графа.

– Закуски на столе, барин. Горячее подавать через полчаса?

– Да.

– Чай подавать к восемнадцати часам в буфетную?