Даже Лисич после такого был немного не в себе. Тер подбородок, рассыпая пепел с сигареты, и, как бы извиняясь, бормотал:
– Вроде бы хорошее дело делаем. Но ощущение… Что всех наебали.
С днем рождения, Лисич!
В тот день, когда Лисичу исполнилось 70, он снова почувствовал, что устал. Совсем устал.
– Надоело мне все, – равнодушно каркнул Лисич. – Давай дальше сама.
Воронович ни слова не сказала против. Ни о чем не спросила. Сама, так сама.
Они сидели вдвоем за праздничным столом в загородном просторном доме дачного поселка, некогда принадлежащему институту таких-сяких наук трам-па-пам СССР. Пушистые лапы полувековых сосен упирались в окна веранды и со скрежетом елозили по стеклу.
На столе стоял убранный глупыми кремовыми розочками пятикилограммовый торт с надписью «С днем рождения, Лисич!». Комната тонула в цветах, которые присылали и присылали поклонницы. Охапки цветов принимала также Секретарша в офисе у Арбатских ворот.
Они проработали вместе 19 лет. И ничего друг про друга не знали. За это время они могли бы стать друзьями, любовниками. Или хотя бы близкими и родными. Но так и остались – научным патроном и смышленой рыжей аспиранткой. Кто поймет эту чудную парочку! Быть может в их отношениях – холодных, отстраненных, с навеки установленной субординацией – было не меньше страсти и любви, чем в тех, где жаркой ночью шепчут «я люблю тебя!». Во всяком случае, вне сомнения, куда больше верности и постоянства.
Лисич с облегчением отбросил костыли и плюхнулся в инвалидную коляску. Колесил по дому, обучал домработницу готовить индийские блюда. Бубнил Бхават-Гиту, правильно дышал и пил по утрам теплую воду. Много читал, много смотрел на сосны из окон веранды. Иногда принимал журналистов, которым давал длинные пространные интервью о грядущем крахе всего и вся и в особенности России.
Теперь – сама
К 51-году Воронович стала стильной интересной дамой. Носила красивые очки, блестящую ухоженную копну рыжих волос, гладкую челку и ярко красила губы. За время работы с Лисичем двужильная Воронович успела получить высшее психологическое образование, защитить магистра и доктора за рубежом, получить членства во всевозможных профессиональных и не очень сообществах. Все, кто видел ее по телевизору, ходил на ее семинары, слышал ее лекции в поточной аудитории психфака МГУ, встречались с ней на научных конференциях, видели перед собой именно это – яркую, успешную, уверенную в себе, идеальную с головы до ног 51-летнюю женщину.
Сама Воронович сняла под психотерапевтический театр другое помещение. Отремонтировала и вновь начала практику со всей командой: Секретаршей, врачом, двумя санитарами и бухгалтером. Все они были людьми закаленными – трезвыми, обученными Лисичем. Ценили в жизни комфорт, деньги и не верили в чертей.
После перерыва на переезд и ремонт, а, главное, ухода Лисича в загородное сосновое небытие, от театра отвалилась большая часть не в меру восторженных мистически настроенных дамочек. Сеансы освобождения от ненависти проходили сравнительно спокойно и миролюбиво.
Врач, аккуратно подогнув коленка к коленке длинные ноги, сладко отсыпал на короткой кушетке ночные часы дежурства у кроватки новорожденного сына. Санитары откровенно скучали в коридоре, толстели и тупели. Секретарша сидела в соцсетях, на сайтах знакомств и по три раза на дню ходила в кафе есть пирожные. Бухгалтер занялась строительством дачи. В рабочие часы она с вожделением рассматривала в интернете картинки вагонки, плитки, бревен и строительных перекрытий. Покой заслужили все.
Как бывшие военные, в молодости угодившие в горячую точку, а сейчас семьянины и носители скучных человеческих профессий, они порой собирались за чашкой чая на общей кухоньке, чтобы вспомнить былые передряги. Врач засучивал рукав халата по плечо и показывал след от укуса одной клиентки:
– Втроем с ребятами тащили со сцены эту дрянь. Извивалась, как змея. Кусалась, орала! Я ей в кабинете стакан воды прямо в лицо плеснул… Тут же сдулась и как бухнется на колени, ползает, ноги целует. У меня волосы дыбом встали. Думаю, все. Эта свихнулась. Доведет нас Лисич до нар… Раствор в шприц набираю, у самого руки трясутся. Вколол, значит, на кушеточку положил, на лоб – компрессик. Смотрю, слава тебе, Господи, снова пронесло! Успокоилась, голубка моя сердешная… Зрачки… рефлексы – ага, нормуль. Отпустил домой.
Секретарша потирала располневшее бедро. Бедро прославилось тем, что в течение бесконечных долгих 10 минут в одиночку подпирало ходящую ходуном дверь приемной, в которую с проклятиями ломились православные активистки. Удерживая дверь, перекрывая голосом брань, Секретарша вызванивала поочередно пожарным, полицейским и МЧС.
– Удержала! – гордо повела оплывшими плечами Секретарша. – Вот такой синяк был!
– Не синяк, а гематома, ага… – поправлял врач
– А того психа в очках, помните? С виду скромный такой. Задрыга. Сашку стулом по голове огрел. Точно бес вселился. Никто от него не ожидал. Ну, помните? – санитар кивал на напарника.
– Да-да…, – восхищенно протянул врач. – Лисич в любого задрыгу мог силу вдохнуть! Я так понял, насмотревшись на всех этих лунатиков, чем зажатее, тщедушнее и очкастее, тем круче на сеансах отжигает. С детства у них ненависть неизрасходованная. С тех пор как в песочнице у них лопатку отобрали. Только в театре нашем вспоминали всех, кому за всю жизнь рожу не набили. А черти все эти, – врач зевнул, – это так, слабость патрона. Тщеславие, как у каждого гения. Вот кто сам чертяка настоящий – умел драйву поддать. Знал, у кого что в башке. Кто образованнее, тот приходил от негативных эмоций освобождаться, значит. Кто разумом поскуднее, тот, значит, чертей и видел, ага. Словом, гений наш Лисич! Подлинный художник!
– Эх, Лисич!
– Лисич наш!
– Лисич, ага…
И расходились.
Сеанс ненависти – то есть тот момент, когда клиенты оказывались на сцене и по команде начинали ненавидеть, кто во что горазд, Воронович не любила. Боялась. Вела с опаской. И радовалась, когда сеанс благополучно, без ярких истерик, требующих врачебного вмешательства, подходил к концу. Еще со времен Лисича ее коньком и страстью был свободный разговор – подготовительный этап к выходу на подмостки. Лисич частенько сворачивал эту часть до минимума, предпочитая уводить группу в ад эмоций чуть ли не с порога. Воронович, наоборот, свободный разговор обожала. Клиенты были уверены – он идет сам по себе, они говорят от себя и то, что хотят, и не догадывались даже, что все их реплики еще несколько месяцев назад прописала для них сама госпожа Воронович.
Изначально свободный разговор был задуман Лисичем лишь для знакомства участников труппы друг с другом. Перед тем как отдаться звериной ярости на сцене зажатые неуверенные в себе люди полные обид и жалости к себе должны были убедиться, что они в подходящей компании. Полное раскрепощение – озверение – приходило со временем. Как желудок, приученный к кормлению по часам, начинает вырабатывать сок за некоторое время до еды, так и клиенты Лисича к концу рабочего дня в дни сеансов уже жаждали разрушения и выплеска ненависти. Пальцы сжимались в кулаки, голова уходила в плечи, на лбу закладывались продольные морщины, грудь и ребра часто вздымались, готовые извергнуть мощную целительную волну ненависти.
Лисич всегда делал ставку на эмоции и огонь самовыражения. Воронович – на кастинг и режиссуру. В ее психотерапевтической группе были те, кому отводилась главная роль и второстепенная. И те, кому уготовано было навсегда остаться лишь статистом. Но вне зависимости от роли свое получали все.
Творческой кухней знаменитого метода Воронович-Лисич клиенты не интересовались. Они послушно заполняли длинные и странные анкеты. Торопливо, нисколько не удивляясь, ставили галочки под странными пунктами договора. Они хотели одного – чтобы им стало, наконец, хорошо. Лишь бы уже кто-нибудь сделал им это «хорошо». Побыстрее и побольше.
