Эти трое в кафе чуть ли не трахались. В кафе они завались уже в обнимку – Таня посередине – бухнулись на диван в дальнем углу, выставили шесть острых джинсовых коленок и устроили это «чуть ли не». Взъерошенные, бледные, глаза и зубы блестят. Ржут, пьют вино, путая бокалы друг друга, чиркают зажигалками, перехватывают сигареты, целуются, обнимаются. Руки, губы, ноги – сами уже не разбирают, где чье. Пьяный Змей Горыныч о трех головах, что сходит с ума от вожделения к самому себе.

Их давно бы уже рассчитали и попросили удалиться за неделикатное поведение. Но они опрокидывали бокалы с вином, как с водой, и числа на их счете росли каждые десять минут – роскошная выручка для буднего дня. Другие клиенты, уныло засевшие за кофе и чаем, пусть не смотрят, если их оскорбляет вид влюбленных. Ну, пусть втроем… Всякое бывает.

Хорошо, что принесло их в кафе. А если, например, сразу к Артему? На его огромной кровати их поведение выглядело бы логичнее. Вне сомнений, окажись кровать рядом, ни один из них не струхнул. С визгом бросились бы в нее втроем. Не поднимая отяжелевших век, тыкались бы друг в друга, как слепые котята.

В психотерапевтическом театре, откуда они час назад вывалились, это называется освобождением. Рано или поздно освобождение накрывает каждого. Человек испытывает сильный эмоциональный подъем. Свободнее дышит грудью, шире и любовнее смотрит на окружающих. Случаются экстремальные переживания. Некоторые, например, после сеанса ощущают себя очень высокого роста. Идут по улице сгорбившись, спрятав голову в плечи, потому что им кажется, что головой они могут задеть облака. Другим мерещится будто они стоят на поверхности планеты, как гимнасты на шаре, прочно и ловко удерживая равновесие, вровень c небоскребами, лесами и горами. Третьи думают, охреневая от почти мистического прилива сил, что могут запросто снять дверь с петель или сдвинуть с парковки стоящую машину. Некоторые так и делают. Многие испытывают фанатичную благодарность. В счастливых слезах бухаются перед психотерапевтом на колени, целуют руки и края одежды. Двух из десяти накрывает жалостью к обделенным и убогим. Они обливаются слезами над попрошайками, бегут к банкомату, снимают много наличных, возвращаются и суют в грязные руки обалдевшего пьянчужки новенькие чистые банкноты. Длится катарсис недолго – часа три-четыре. В памяти надолго не удерживается. На следующий день человек ощущает себя приятно опустошенным и разгруженным. На этом психотерапия для него заканчивается. Он покидает театр и живет дальше. Нормально живет. Не то чтобы совсем без ненависти, но, в целом, спокойнее и мудрее.

Эти трое по окончании своего последнего сеанса вдруг почувствовали друг к другу любовь такой силы и света, для которой и слов не найдешь… Спустя несколько часов их отпустило. То, что они чувствуют друг к другу сейчас можно без церемоний назвать банальным половым влечением. Правда, их трое… если быть строже, можно добавить, что их влечение немного противоестественно. Им самим не по себе от этого. Они славные ребята. Ничего такого не планировали. Но слишком пьяны, чтобы остановиться.

Особенно Таня – та, что сидит сейчас между Ильей и Артемом – очень пьяна. Ее правая нога закинута на ногу Ильи, а голова лежит на плече Артема. Свое состояние она принимает с восторгом. Таня чувствует себя великолепно и заранее готова на все события этого, как ей кажется, волшебного вечера. Большего ей не нужно.

– Неужели это я, – с восхищением к самой себе думает она. – Такая смелая, раскованная и уверенная, неужели это я? Я – которая громко произносит вслух такие неприличные вещи: Эй, мужики! Вот это щас на сеансе, это был оргазм такой? Да? Он такой? Да?

При каждом своем «да?» Таня подрыгивала. И «мужики» еще ощущая в себе тепло и удивление собственного недавно пережитого катарсиса с каждым новым бокалом тоже – заранее готовы ко всем событиям этого вечера.

Илья млеет от нежности к Тане, ощущает ее живот под рубашкой и пальцами нежно любит каждую сине-зеленую клетку ткани. Глаза у него закрыты. Артем видится ему продолжением Тани в пространстве, так как Танина голова лежит на плече Артема. Можно сказать, Илья испытывает нежность и к плечу Артема. И отчаянно завидует своей коленке, на которой болтается Танина правая нога.

Артем сидит внешне вальяжно и уверенно. Но внутри у него черно от тяжелого желания, какого он не испытывал с подросткового возраста. Артем думает о том, что до его дома, до его кровати, они втроем могут доехать на такси всего за десять минут. Для этого нужно только рассчитаться, подняться с дивана, одеться, а потом – раздеться… Стоит ему только предложить это, стоит только поднять руку и попросить счет. Всего десять минут. Но он, от которого в большей степени зависит окончательное «да» или «нет», не говорит этого. Он смаргивает видение такси, своей квартиры, кровати… Большой, кстати, кровати… И говорит другое:

– Танюш, если после каждого оргазма тебе понадобится устраивать погромы, то не завидую твоему любовнику. Как вообще можно было своротить раковину в туалете? Что ты с ней сделала? Оседлала что ли, страшная женщина?

Илья хихикнул, вспоминая Таню, которая была похожа на мокрую прекрасную ведьму, когда ее увели из туалета в кабинет врача. Таня ни тогда, ни сейчас не могла сказать точно, зачем она вообще выбежала из зала. Она помнила только, что ей стало мало места, очень мало, невероятно мало. Она бежала по коридору, открывая все двери, которые встречались ей по правую и левую руку. За последней дверью был туалет, она кинулась туда, открыла кран, плеснула себе в лицо, остановила взгляд на отражении в зеркале над умывальником, взвыла и рванула умывальник на себя. Умывальник поддался так, точно был табуреткой, которую она просто переставила. Санитары застали Таню уже в полном счастье освобождения. Она сияла и, сидя на полу, с интересом смотрела, как хлещущая из дырищи в стене вода заливает шахматный кафель.

Илья убрал руку с Таниного живота и довольно толкового изобразил ее, входящую в сношение с раковиной. Артем расхохотался, покрутил головой, вытянул оцепеневшие ноги, скрестил их у щиколоток.

– Тане вообще любовник нужен будет только для прелюдий, – продолжил фантазировать Артем, – В кульминационные моменты она будет предпочитать сантехнику.

– Или сантехника! – булькнул в бокал Илья. – Таня, запомни, сантехник – вот твой идеальный любовник!

– Ага, – Таня потерлась об Артема, выхватила сигарету из рук Ильи, затянулась, дала затянуться Артему и вернула сигарету Илье. – Себя вспомните на сеансе. Сейчас, конечно, никто не поверит, но я еще помню Артема, который орал, как последний джигит в ауле: «Убью, сука, убью! Убью жирная… грязная»… Кто там?

– Свинья, – подсказал Артем, – Я, Танечка, не могу позволить себе при женщинах выражаться – пришлось эвфемизмами.

– Жирная мерзкая свинья – это эвфемизм по-твоему, да? Что же тогда… – взбодрился Илья, даже глаза раскрыл.

– Куда мне до тебя, – сладко протянул ему Артем, – как разошелся наш голубоглазый Зигфрид! Мальчик, ты – гений! Вас в литинституте учили так материться? Я бы взял несколько уроков у твоего профессора, дашь телефончик? Оно и видно – литератор, епт! Представить себе не мог, что можно столько всего навертеть с одним словом «мудак», а там были и другие слова… Мне, право слово, было совестно за тебя, малыш, – Артем дотянулся до плеча Ильи. – Я краснел, как…

– Да, пошел ты… От твоего нутряного крика я чуть в штаны не наложил. То был дикий вой предков, восставших на защиту твоего бесчестья…

– Не… Это был отзвук отчаяния его прадеда, который вспомнил, как потерял нежно и греховно любимую им овцу! – прокомментировала Таня, устраиваясь на Артеме как в кресле.

Илья с восторгом потянулся губами к ее животу и обращаясь к животу же нежно залепетал:

– Таня, Танечка, ну как можно такое говорить? Ты ведь педагог, – губы близко-близко. – Однажды у меня будут дети, – поцелуй. – Однажды… – еще поцелуй. – У меня будут дети, и я бы хотел быть уверенным, что их учитель русского языка…и… литературы…