К этому времени Изольда раздобыла огня и бегом поднялась в покои королевы. Дверь оказалась запертой изнутри, и тогда кормилица стала громко звать своего воспитанника по имени. Ответа не последовало, хотя королева и находилась в опочивальне. Бедная, испуганная и растерянная, кормилица нетвердым шагом прошла по всем коридорам и постучала во все двери, одного за другим поднимая монахов ото сна. На ее мольбы присоединиться к поискам принца монахи отвечали, что какие-то крики они и вправду слышали, но, рассудив, что это дерутся и голосят пьяные или недовольные чем-то солдаты, предпочли не вмешиваться. Изольда продолжала умолять их о помощи и вскоре переполошила весь монастырь. И вот монахи следуют за кормилицей, идущей впереди с факелом. Она спускается в сад, видит на траве что-то белое, боязливо подходит ближе и вдруг с пронзительным криком падает навзничь…

Несчастный Андрей лежал в луже крови и со шнурком на шее, как вор. Голова его разбилась при падении с высоты. Двое монахов поднялись в покои королевы и, почтительно постучав в двери, спросили замогильными голосами:

– Ваше величество, что прикажете делать с останками вашего супруга?

Ответа из королевской опочивальни не последовало, и они вернулись в сад, встали на колени – один в головах, другой у ног покойника – и приглушенными голосами начали читать заупокойные молитвы. По прошествии часа два других монаха пришли к дверям Иоанны, спросили ее о том же и, не дождавшись ответа, спустились в сад и сменили первых двух. Через время третья пара каноников явилась к королеве, но опочивальня и им ответила неумолимым молчанием. Когда они возвращались, удрученные тем, что и эта попытка не увенчалась успехом, вокруг монастыря уже начал собираться люд и клич смерти уже витал над этой возмущенной толпой. Люди сплачивали свои ряды, голоса принимали угрожающие ноты, и поток этот грозил вот-вот затопить временное пристанище венценосной четы, когда ворота распахнулись и вышла королевская стража с копьями. Затем из монастыря вынесли закрытые носилки, по обе стороны которых шли бароны королевства. Процессия двинулась сквозь притихшую от удивления толпу. Иоанна под черным покрывалом, в окружении своей свиты, отправилась в Кастель-Нуово, и никто, по уверениям историков, говорить об этой смерти более не осмелился.

Но не будем забывать о Карле Дураццо, который рассчитывал вступить в игру, как только преступление будет совершено. Герцог на два дня отложил погребение и все сопутствующие обряды, оставив под открытым небом останки того, кто Папой Римским уже был объявлен королем Иерусалима и Сицилии, дабы этим плачевным зрелищем еще больше распалить возмущение толпы. На третий день он распорядился с величайшей помпезностью перенести тело в главный собор Неаполя и, собрав у гроба всех венгров, громовым голосом провозгласил:

– Дворяне и люди простого звания! Вот наш король, подло задушенный гнусными предателями. Всевышний не замедлит открыть нам имена всех виновных. Пускай же все, кто желает, чтобы правосудие свершилось, поднимут руку и поклянутся, что будут преследовать убийц своей кровью, своей неумолимой ненавистью, своим вечным возмездием!

Все возгласы толпы слились в единый крик, посеявший опустошение и смерть в сердцах заговорщиков. Горожане же рассеялись по улицам Неаполя с криками: «Отмщение! Отмщение!»

Божественное правосудие, не знающее привилегий и в равной степени карающее принцев и простолюдинов, настигло и Иоанну. Первый удар приняла их с Бертраном страсть. Стоило любовникам оказаться наедине, как неукротимое отвращение и ужас охватили обоих, заставили отшатнуться друг от друга. Отныне королева видела в нем лишь убийцу мужа, а Бертран в ней – причину своего преступления, а может, и неминуемого наказания. Граф дʼАртуа переменился в лице, щеки его запали, под глазами залегли черные тени. Рот его искривился в жуткой гримасе, он протянул руку и погрозил пальцем своей соучастнице, хотя видел перед собой не ее, а чудовищный призрак. Шнурок, которым он удавил Андрея, – теперь этот самый шнурок петлей захлестнул шею королевы и глубоко впился в тело; и это он, Бертран, повинуясь какому-то бесовскому наваждению, своими собственными руками душит женщину, которую так любил и некогда, коленопреклоненный, так благоговел перед нею! В отчаянии размахивая руками и бессвязно бормоча, граф выбежал из комнаты, и, поскольку у него проявились все признаки помутнения разума, отец, Карл дʼАртуа, в тот же вечер увез его в свои владения в Сант-Агате, где и укрепился на случай нападения.

Но терзания Иоанны, медленные и ужасные, которым суждено было продлиться тридцать семь лет и закончиться страшной смертью, только лишь начинались. Все ее презренные союзники, запятнавшие себя кровью Андрея Венгерского, по очереди явились к ней истребовать цену этой крови. Жадность и притязания Катанийки с сыном, державших в своих руках уже не только честь, но и самое жизнь королевы, возросли сверх всякой меры. Донна Канция отныне предавалась распутству, ничего и никого не стесняясь, а императрица Константинопольская потребовала, чтобы племянница вышла замуж за ее старшего сына Роберта, князя Тарентского. Мучимая запоздалым раскаянием и возмущенная наглостью приближенных, Иоанна не смела теперь поднять головы. Стыд жестоко терзал ее, когда, опустившись до уговоров, она наконец вымолила для себя несколько дней отсрочки. Императрица согласилась с условием, что сын ее поселится в Кастель-Нуово и получит позволение видеться с королевой хотя бы раз в день. Иоанна молча кивнула, и Роберту Тарентскому в замке были отведены отдельные покои.

Со стороны Карла Дураццо, который со смертью Андрея стал считаться чуть ли не главой семьи и по завещанию покойного короля Роберта мог унаследовать корону благодаря браку с принцессой Марией, если, конечно, Иоанна не оставит после себя законных наследников, требований было два: во-первых, чтобы королева и думать не смела о новом супружестве, не спросив у него совета в выборе мужа; во-вторых, чтобы немедленно даровала ему титул герцога Калабрийского. Дабы вернее склонить кузину к этой двойной жертве, он прибавил, что, если она вздумает отказать хоть в одной его просьбе, он передаст в руки законников доказательства убийства и имена преступников. Иоанна, склонившись под тяжестью этого нового несчастья, тщетно искала способ его отвратить. На помощь ей пришла Катерина, императрица Константинопольская. У нее одной достало сил противостоять племяннику. Для начала следовало сообщить Карлу, что королева беременна, умерив тем самым его амбиции и омрачив надежды, а если, несмотря на это известие, которое, кстати, было правдой, он станет упорствовать, она, императрица Константинопольская, придумает какую-нибудь уловку, которая посеет в семье племянника волнение и раздор, уязвив тем самым его самые сокровенные привязанности и интересы, и унизит его в глазах матери и жены.

Карл холодно усмехнулся, когда Катерина явилась, чтобы от имени королевы сообщить ему, что та носит под сердцем дитя принца Андрея. И действительно, какую ценность представлял этот не рожденный еще малыш, который и прожил-то несколько месяцев, в глазах человека, с таким восхитительным хладнокровием – и руками своих же врагов! – избавляющегося от всех, кто препятствует его возвышению? Катерине он ответил, что счастливая новость, которую она соизволила лично ему сообщить, не только не уменьшает его снисходительности к кузине, а наоборот, обязывает отнестись к ней с еще большей добротой и вниманием. Пользуясь случаем, он просит напомнить ей о своих просьбах и заверяет, что не станет мстить за смерть дорогого его сердцу принца, поскольку, если родится ребенок, получится, что своей цели убийцы не добились, однако в случае отказа будет непреклонен. Он очень тонко дал Катерине Тарентской понять, что, раз уж и она в некоторой мере причастна к смерти Андрея, в ее интересах уговорить королеву замять дело.

Угрозы племянника, по всей видимости, потрясли императрицу, и она обещала сделать все возможное, чтобы убедить королеву удовлетворить его требования, но с условием, что Карл даст ей время уладить это деликатное дело. Отсрочкой, которую ей удалось вырвать вопреки честолюбивым замыслам герцога Дураццо, Катерина Тарентская воспользовалась, чтобы продумать как следует план мести и обеспечить себе верный успех. Не один замысел был ею сперва с воодушевлением измышлен, а потом с сожалением отринут, пока наконец она не придумала нечто дьявольское, чудовищное, во что невозможно было бы поверить, не сойдись историки во мнении, что это – правда. К тому моменту Агнесса Дураццо уже много дней изнемогала от загадочной хвори, и, надо думать, беспокойный, тревожный нрав сына был не последней причиной этого продолжительного и мучительного недуга. Вот эта несчастная мать и должна была, по замыслу императрицы Константинопольской, пасть первой жертвой ее мстительных замыслов. Она призвала к себе графа Терлицци и его любовницу донну Канцию, которая по приказу королевы ухаживала за недужной Агнессой, и предложила молодой камеристке, в ту пору беременной, подменить урину больной своею и тем самым ввести в заблуждение лекаря, чтобы тот вынужден был оповестить Карла Дураццо о провинности и бесчестьи его матери. Будучи непосредственным участником убийства принца Андрея, граф Терлицци жил в постоянном страхе, что кто-нибудь его выдаст, а потому возражать императрице не стал. Донне Канции, столь же легкомысленной, сколь и жестокосердной, задумка понравилась, ибо давала возможность поквитаться с излишне стыдливой принцессой крови, которой вздумалось оставаться добродетельной при дворе, славившемся своей свободой нравов. Заручившись их согласием и взяв с графа и королевской камеристки обещание молчать, Катерина стала распространять слухи, туманные и сомнительные, но при этом очень опасные для Агнессы Дураццо, если бы им вдруг нашлось подтверждение. И очень быстро вероломные обвинения, передаваемые из уст в уста, достигли ушей Карла.