Андрей намеревался несколько дней охотиться в окрестностях Капуи и Аверсы и вернуться в Неаполь, когда все будет готово к коронации. Так вышло, что в первый день они провели некоторое время возле Милето, а потом проехали через пару-тройку деревенек в Терра-ди-Лаворо. Ближе к вечеру было решено, что на ночлег королева с супругом и придворные остановятся в Аверсе. Поскольку в те времена в этом городе не было замка, достойного принять королевскую чету с ее многочисленной свитой, приют гостям предложил монастырь Сан Пьетро а Маджелла, построенный Карлом II в 1309 году от Рождества Христова.
Пока великий сенешаль отдавал распоряжения относительно ужина и надзирал за спешными приготовлениями в монарших покоях, принц Андрей, целый день, невзирая на удушающую жару, предававшийся своему любимому удовольствию со всем воодушевлением юности, поднялся на террасу подышать свежим вечерним воздухом в сопровождении добрейшей Изольды – преданной своей кормилицы, которая любила его крепче матери и ни на мгновение с ним не расставалась. Никогда еще ее любимец не выглядел таким оживленным и довольным: он восторгался красотами природы, прозрачностью неба и благоуханием цветов и засыпа́л кормилицу вопросами, не ожидая услышать ответ, с которым она и вправду не спешила, слушая принца с той восторженной растерянностью, с какой матери обычно внимают своим любимым чадам. Андрей в восхищенных красках описывал, как утром, в лесу, он преследовал громадного вепря, пока не повалил его, исходящего пеной, к своим ногам; Изольда перебивала воспитанника, приметив у него в уголке глаза соринку. Андрей заводил речь о своих планах на будущее; Изольда, поглаживая его по белокурым волосам, заботливо спрашивала, не слишком ли он утомился. Когда же молодой принц, не слушая ничего, помимо собственных восторгов, бросил вызов судьбе и призвал на себя все опасности, заявляя, что ничто его не сломит, несчастная кормилица залилась слезами:
– Дитя мое, вы совсем меня не любите!
Андрей, которого ее неуместные возгласы уже успели утомить, мягко выбранил кормилицу, высмеял ее глупые страхи, а потом, все больше поддаваясь меланхоличной нежности и сам того не замечая, он попросил ее вспомнить что-нибудь забавное из его детства, долго рассказывал о своем брате Людовике и о матери, которая далеко. Слеза скатилась у него по щеке, когда он вспомнил их последнее прощание. Изольда слушала его с радостью, охотно отвечала на все вопросы, однако и тени дурного предчувствия не промелькнуло в ее душе, хотя несчастная и любила Андрея всем сердцем. Она не раздумывая отдала бы за него свою жизнь в этом мире и свое место в мире горнем, но, увы, она не была его матерью!
Когда все было готово, Роберт Кабанский пришел сказать принцу, что королева ждет его. Андрей в последний раз обвел взглядом прекрасные ландшафты, которые ночь укрыла своей звездчатой вуалью, поднес сперва к губам, а потом и к сердцу руку кормилицы и неспешно, даже как-то неохотно, последовал за великим сенешалем. Однако уже скоро яркие огни залы, вино, льющееся рекой, оживленные речи и шумные рассказы о сегодняшних подвигах прогнали облачко грусти, на миг омрачившее чело принца. Одна лишь королева сидела, облокотившись о стол, и смотрела прямо перед собой невидящим взором. Губы ее были сжаты, и казалась она на этом странном празднестве бледной и холодной, словно зловещий призрак, вставший из могилы, чтобы нарушить веселье сотрапезников. Андрею, чей разум уже начал тонуть в море каприйского и сиракузского вина, выражение лица жены показалось оскорбительным, поскольку он приписал его пренебрежению. Наполнив кубок до краев, он преподнес его Иоанне. Королева вздрогнула всем телом, и губы ее произнесли несколько поспешных слов, однако громкие голоса заговорщиков заглушили этот шепот, невольно вырвавшийся из ее груди. Посреди всеобщего оживления Роберт Кабанский предложил не скупясь угостить венгерских солдат, несших дозор в коридорах монастыря, винами с королевского стола, и этот экстравагантный жест вызвал в зале настоящую бурю рукоплесканий. Скоро к овациям пирующих присоединились и возгласы стражи, выражавшей таким образом свою благодарность за столь щедрое и неожиданное подношение. И, дабы привести принца в состояние полнейшего восторга, со всех сторон понеслись восхваления:
– Да здравствует королева! Да здравствует его величество король Неаполя!
Застолье не закончилось с наступлением ночи. Гости с воодушевлением обсуждали удовольствия дня грядущего, и Бертран дʼАртуа во всеуслышание провозгласил, что после такого продолжительного праздника вряд ли кто-нибудь пробудится в условленный час. Андрей тут же заявил, что ему одного-двух часов отдыха хватит, чтобы всецело оправиться от усталости, и он очень надеется, что отыщутся желающие последовать его примеру. Граф Терлицци сказал, что, при всем уважении, это вряд ли возможно. Андрей громко возмутился и, заявив баронам, что утром он непременно встанет раньше их всех, в сопровождении королевы удалился в приготовленные для них покои, где и заснул спустя короткое время сном тяжелым и глубоким. Около двух ночи Томмасо Паче, лакей принца и первый привратник королевских покоев, постучал в дверь опочивальни, чтобы разбудить господина на охоту. После первого удара в покоях по-прежнему было тихо. После второго Иоанна, за всю ночь не сомкнувшая глаз, потянулась было разбудить мужа и предупредить о грозящей ему опасности. После третьего злосчастный принц проснулся сам и, услышав в соседней комнате чей-то смех и шепот, решил, что это придворные перешучиваются на предмет его лености. Он спрыгнул с кровати и с непокрытой головой, в одной сорочке и наспех надетых туфлях, распахнул дверь. Здесь мы передаем слово Доминику Гравине, одному из самых уважаемых хроникеров, и приводим его рассказ слово в слово.
Стоило принцу выйти, как заговорщики сообща накинулись на него, дабы задушить голыми руками, раз уж он не мог умереть ни от стали, ни от яда благодаря кольцу, подаренному его бедной матерью. Но Андрею крепости и проворства было не занимать. Видя такое подлое предательство, он стал защищаться с невероятной силой и громко кричать. С окровавленным лицом он все-таки вырвался из смертоносных объятий заговорщиков, оставив в их пальцах клоки своих белокурых волос. Несчастный попытался вернуться в опочивальню за оружием, дабы отразить нападение, но нотариус Никколо ди Мелаццо уже успел продеть сквозь кольца замка свой нож, как засов, и дверь не открылась. Не переставая взывать к своим приверженцам, моля о помощи, принц вернулся назад. Но все двери оказались заперты и никто не спешил протянуть ему руку помощи, а королева молчала, не выказывая ни малейшего беспокойства оттого, что ее мужа убивают.
Между тем, кормилица Изольда услышала крики своего любимого сына и повелителя и, соскочив с постели, подбежала к окну. Монастырский двор огласился ее душераздирающими криками. Злоумышленники испугались шума и, невзирая на тот факт, что окрестности монастыря были пустынны и находился он так далеко от центра города, что вряд ли кто-то мог прибежать на крик, уже вознамерились отпустить свою жертву, когда Бертран дʼАртуа, чье чувство вины за содеянное было острее, чем у других, вдруг воспылал адской яростью – обхватил принца руками и после отчаянной потасовки повалил на землю, а потом за волосы вытащил на балкон, выходивший в сад, и, прижав ему грудь коленом, позвал:
– Ко мне, бароны! У меня есть чем его удавить!
Он накинул несчастному Андрею на шею длинный, шелковый с золотом шнурок, хотя тот и отбивался, насколько хватало сил. Но Бертран быстро затянул петлю и при содействии остальных заговорщиков перебросил принца через перила, так что он повис между небом и землей и висел до тех пор, пока не умер. Роберт Кабанский, заметив, что граф Терлицци отводит глаза, чтобы не видеть ужасающей агонии умирающего, вскричал повелительно:
– Что же это вы отлыниваете, любезный зятюшка? Шнурок длинный, всем есть за что схватиться. Нам нужны сообщники, а не свидетели!
Почти тотчас же конвульсии умирающего прекратились, и они сбросили труп с высоты трех этажей, а потом открыли все двери в комнате и удалились как ни в чем не бывало.
