– На вашем месте я бы не была столь самонадеянна, – отвечала Иоанна. – Если в ратном деле вы так же доблестны, как и в любви…
И она смерила Андрея взглядом столь сладострастным и презрительным, что тот моментально покраснел до корней волос.
– Я рассчитываю в ближайшем будущем предоставить вам такие доказательства своей приязни, что вы больше не сможете в ней усомниться! – сказал он, сдерживая себя.
– И что же дает вам основания на это надеяться, сударь?
– Я скажу, если вы готовы выслушать меня со всей внимательностью.
– Я вас слушаю!
– Что ж… Основания быть уверенным в моей будущности у меня есть, и это – сновидение, которое я видел прошлой ночью.
– Сновидение? Извольте объяснить подробнее!
– Мне снилось, что в городе большой праздник. Огромная толпа заполняет улицы, подобно вышедшей из берегов реке, и крики радости возносятся к небу. Темные мраморные и гранитные фасады домов укрываются шелковыми драпировками и гирляндами цветов, церкви украшены, как это обычно бывает по случаю какого-нибудь большого торжества. Я еду верхом рядом с вами…
Горделивым жестом Иоанна показала свое неудовольствие.
– Простите, сударыня, но это всего лишь сон! Так вот, я еду на великолепном белом скакуне под богатой попоной по правую руку от вас, и верховный судья королевства, в знак особого почтения, несет передо мной развернутое знамя. Проехав с триумфом по главным кварталам города, под пение рожков и труб мы прибываем к королевской церкви Санта Кьяра, где похоронены ваш дед и мой дядя, и там, перед главным алтарем, папский легат соединяет наши руки, произносит длинную речь и поочередно венчает нас короной Иерусалима и Сицилии, после чего вельможи и простой люд в один голос восклицают: «Долгие лета королю и королеве Неаполя!» И я, желая увековечить память об этом славном дне, посвящаю в рыцари самых ревностных наших слуг из числа придворных…
– Не припомните ли вы имена этих избранных, которых вы сочли достойными вашей королевской милости?
– Разумеется, припоминаю, сударыня! Бертран, граф дʼАртуа…
– Довольно, сударь! Не трудитесь называть остальных. Я всегда верила, что вы – властелин щедрый и великодушный, и вот вы снова доказываете это на деле, осыпая своими милостями тех, кому я более всех доверяю. Я не знаю, исполнятся ли в скором времени ваши чаяния, но, что бы ни случилось, моя признательность вам была и будет вечной!
В голосе Иоанны не было и намека на волнение. На мужа она теперь смотрела ласково, и на губах у нее играла нежнейшая улыбка. Но с этой минуты участь Андрея была в ее сердце решена. Принц же был слишком озабочен собственными мстительными замыслами и слишком верил во всемогущество своего талисмана и личную отвагу, а потому в душе его не зародилось и тени подозрения, которое могло бы его предостеречь. Еще довольно долго он беседовал с супругой в дружеском и даже игривом тоне, пытаясь выведать ее тайны и выдавая свои собственные посредством недомолвок и уклончивых фраз. Наконец, уверившись, что тени горьких воспоминаний и враждебности не омрачают более чела Иоанны, он любезно предложил ей со всею свитой поучаствовать в великолепной охоте, назначенной на 20 августа, упомянув при этом, что снисходительное согласие королевы будет им истолковано как вернейший залог их примирения и готовности забыть все прошлые обиды. Иоанна обещала с очаровательным изяществом, после чего принц, полностью удовлетворенный разговором, удалился в уверенности, что достаточно будет расправиться с фаворитами королевы, чтобы добиться от нее покорности, а быть может, и любви.
Однако накануне 20 августа странная и ужасная сцена разыгралась в одной из боковых башен Кастель-Нуово. Карл Дураццо, днем и ночью корпевший над своим адским тайным замыслом, был извещен нотариусом, который по его поручению следил за заговорщиками, что сегодня же вечером состоится решающая встреча. Завернувшись в черный плащ, он прошел по подземному коридору и, спрятавшись за колонной, стал ждать, когда они начнут расходиться. После скучного двухчасового ожидания, считая секунды по биению своего сердца, Карл наконец услышал звук с превеликой осторожностью открываемой двери. Слабый свет, падавший сквозь прорезь фонаря, задрожал под сводчатым потолком, но темноты не рассеял. От стены, подобно ожившему барельефу, отделился человек и направился к нему. Карл едва слышно кашлянул – то был условный сигнал. Мужчина погасил свет и спрятал кинжал, который держал наготове на случай внезапного нападения.
– Это вы, мэтр Никколо? – тихо спросил герцог.
– Я, сударь.
– Что же вам стало известно?
– Только что было решено, что принц умрет завтра, на охоте.
– Вы узнали всех заговорщиков?
– Всех до единого, хотя они и были в масках. Когда пришло время голосовать, каждый говорил за себя, и я узнал голос каждого.
– И можете назвать мне имена?
– Сделаю это незамедлительно, тем более… вот они, как раз проходят по коридору! Смотрите, вот Томмасо Паче, он идет первым, освещая путь.
И действительно, длинная тень, черная с головы до ног, с лицом, спрятанным за бархатной черной маской, и факелом в руке, прошла по коридору и остановилась у первого пролета винтовой лестницы, ведущей на верхние этажи. Заговорщики шли медленно, по парам, словно процессия ду́хов, на мгновение возникая в пятне факельного света и снова исчезая во мраке.
– Вот это – Карл и Бертран дʼАртуа, – продолжал нотариус, – а это – графы Терлицци и Катанцаро. Далее – верховный адмирал и верховный же сенешаль королевства Годфруа де Марсан, граф Сквилачче, и Роберт Кабанский, граф Эболи. А эти дамы, которые переговариваются шепотом и чьи жесты так красноречивы, – Катерина Тарентская, императрица Константинопольская, и Филиппа Катанийка, наставница и первая придворная дама королевы. Следом идет донна Канция, камеристка и наперсница Иоанны, и графиня Морконе…
Нотариус умолк при появлении еще одной тени, шедшей в одиночестве, понурив голову и бессильно уронив руки. Из-под капюшона ее длинной черной пелерины слышались приглушенные рыдания.
– Кто эта женщина, ступающая так тяжело? Она с трудом поспевает за этим похоронным кортежем… – спросил герцог, сжимая руку своего спутника.
– Эта женщина – королева! – прошептал нотариус.
«А! Теперь она в моих руках!» – подумал Карл, вздыхая полной грудью с тем неподдельным удовлетворением, какое должен испытывать Сатана в минуты, когда самые желанные души оказываются наконец в его власти.
– А теперь, сударь, – заговорил мэтр Никколо, когда в коридоре снова стало темно и тихо, – если следить за действиями заговорщиков вы поручили мне затем, чтобы спасти молодого принца, коего вы оберегаете своей бдительной дружбой, поспешите! Его нужно предупредить, потому что завтра может быть слишком поздно!
– Следуйте за мной! – распорядился герцог повелительным тоном. – Пришло время вам узнать мои истинные намерения, чтобы я мог приказывать, а вы – исполнять все с самой скрупулезной точностью.
Сказав так, он увел нотариуса прочь от лестницы, которой только что воспользовались заговорщики. Мэтр Никколо машинально следовал за своим господином по лабиринтам темных коридоров и потайных лестниц, будучи не в силах объяснить себе столь резкую перемену в настроении герцога, когда в одном из проходных покоев замка они неожиданно встретили принца Андрея. Тот пребывал в прекрасном расположении духа и с обычным своим дружелюбием пожал руку своему кузену Дураццо, вслед за чем спросил с уверенностью, не допускавшей возражений:
– Герцог, вы ведь едете завтра с нами на охоту?
– Прошу меня извинить, сударь, – отвечал Карл, кланяясь до земли. – Я не могу сопровождать вас завтра: моя жена нездорова. Смею предложить вам своего лучшего сокола…
И он бросил на нотариуса взгляд, пригвоздивший того к месту.
Утро 20 августа выдалось ясным и безмятежным, словно по капризу природы, часто обрамляющей людские муки декорациями, в которых они предстают еще более жестокими. С рассветом вельможи и слуги, пажи и рыцари, принцы и придворные – словом, все – были уже на ногах. Радостные возгласы зазвучали со всех сторон, когда появилась королева – на белоснежном коне и во главе столь блистательной молодежи. Возможно, Иоанна и была бледнее, чем обычно, однако бледность эта легко объяснялась ранним пробуждением ото сна. Андрей, сжимая шенкелями бока самого норовистого скакуна, которого ему в жизни довелось обуздать, и гордо расправив плечи, гарцевал рядом с женой и чувствовал себя счастливым – и от собственной силы, и молодости, и тысячи радужных надежд, самыми яркими красками расцвечивавших его будущее. Никогда еще неаполитанский двор не блистал таким великолепием. Ненависть и подозрительность, казалось, забылись навсегда, и даже брат Роберт, этот подозрительный ментор, глядя в окно на эту радостную кавалькаду, просветлел лицом и горделиво погладил бороду.
