Ошеломляющее разоблачение повергло герцога в конвульсивный трепет. Он тут же велел явиться лекарю семьи и настоятельно стал его расспрашивать о причинах болезни своей матушки. Лекарь побледнел и толком ничего не мог сказать, но, когда Карл перешел к угрозам, признался, что имеет довольно-таки веские основания полагать, что герцогиня беременна. Впрочем, первые подозрения могут быть обманчивы, поэтому, прежде чем заявить об этом со всей уверенностью, ему нужно осмотреть ее еще раз. На следующий день, стоило лекарю выйти из опочивальни Агнессы, герцог, терзаемый подспудным страхом, приступил к нему с расспросами. Ответом ему стало молчание, и Карл понял, что опасения его более чем правдивы. Однако лекарь, полагая, что лучше принять больше предосторожностей, сказал, что желал бы и в третий раз все проверить. Для осужденных на вечные муки время не тянется так, как тянулось оно для Карла Дураццо, – до того рокового мгновения, когда он уверился в греховности матери. На третий день лекарь, положа руку на сердце, сказал, что Агнесса Дураццо ждет ребенка.

– Хорошо, – ответил на это Карл и, не выказав ни малейшего волнения, отослал его.

Вечером герцогине дали предписанное лекарем снадобье, и спустя полчаса она пожаловалась на сильнейшие боли. К герцогу приступили с мольбами спросить совета у более сведущих людей, если уж лечение, назначенное простым лекарем, не только не улучшило состояния больной, но, наоборот, лишь приумножило ее страдания.

Карл неспешным шагом поднялся к матери, услал всех из ее опочивальни под тем предлогом, что своей неуклюжестью они только лишь отягчают муки герцогини, и запер дверь. Оставшись наедине с сыном, Агнесса позабыла о боли, раздиравшей ее внутренности, с нежностью сжала его руку и улыбнулась сквозь слезы.

Холодный пот выступил на лбу у герцога, смуглое лицо его залила бледность, глаза ужасающим образом расширились. Он склонился над больной и спросил печально:

– Матушка, вам стало лучше?

– Бедный мой Карл, мне плохо! Очень плохо! Такое чувство, будто жидкий свинец течет по моим жилам! О сын мой! Прикажите, пускай приведут ваших братьев, чтобы я могла благословить вас в последний раз, ибо недолго смогу я терпеть такую боль. Я вся горю. О, бога ради, быстрее позовите лекаря, я умираю от яда!

Карл не ступил и шагу от кровати.

– Воды! – прерывающимся голосом попросила умирающая. – Дайте мне воды! Лекаря… Исповедника… Мои дети, я хочу увидеть сыновей!

Герцог взирал на все это не шевелясь, в мрачном молчании, и несчастная мать, ослабленная до крайности своими страданиями, подумала, что от горя он не может ни шевельнуться, ни заговорить, с отчаянным усилием привстала на ложе, схватила сына за руку и крикнула изо всех сил, что у нее еще оставались:

– Карл, сын мой! Что с вами? Бедное мое дитя, не нужно отчаиваться! Я поправлюсь, это безделица, это пройдет! Только мешкать нельзя! Позовите на помощь, позовите моего лекаря! О, вы представить не можете, как мучительна эта боль!

– Ваш лекарь, – заговорил Карл протяжным и холодным голосом, и каждое слово его ударом кинжала пронзало сердце Агнессы Дураццо, – не сможет прийти.

– Почему? – спросила ошеломленная герцогиня.

– Человек, который узнал постыдную нашу тайну, не должен жить.

– Несчастный! – вскричала умирающая, не помня себя от ужаса и скорби. – Вы убили его! Вы, может статься, отравили свою мать! О Карл! Карл! Да помилует Господь вашу душу!

– Вы сами этого хотели, – глухо продолжал Карл, – это вы толкнули меня на преступление и отчаяние. Это вы стали причиной моего бесчестья в этом мире и погибели в мире ином!

– Что вы такое говорите? Карл, милый, сжальтесь, не дайте мне умереть в этих ужасных сомнениях! Говорите, мой сын, говорите же! Я уже не ощущаю яда, снедающего меня. В чем вы меня упрекаете? Чем я виновата?

И она устремила на сына растерянный взгляд, в котором материнская любовь еще боролась с жутким подозрением, что умирает она от его руки. Видя, что Карл остается глух к ее мольбам, она повторила с душераздирающим криком:

– Говорите! Заклинаю небом, говорите, пока я еще жива!

– Вы носите дитя, матушка.

– Я? – вскричала Агнесса с надрывом, едва не разорвавшим ей грудь. – Господи, прости его! Карл, ваша мать вас прощает и на пороге смерти благословляет вас!

Карл обнял ее и в исступлении стал звать на помощь. В этот миг он готов был спасти ее ценою собственной жизни, но было поздно. Крик вырвался из глубины его души, и он упал на бездыханное тело матери. В таком положении его и нашли слуги.

Странные слухи ходили при дворе о смерти герцогини Дураццо и исчезновении ее лекаря. Единственное, что не вызывало сомнений, – это угрюмая скорбь, прорезавшая глубокие морщины на челе Карла Дураццо, и без того печальном. Одна лишь Катерина Тарентская понимала, сколь ужасна причина его уныния, зная наверняка, что племянник одним ударом убил своего лекаря и отравил мать. Не ожидала она увидеть таких жестоких и искренних терзаний в человеке, которому никакое преступление не чуждо: в ее глазах Карл был способен на все, за исключением угрызений совести. И эту его мрачную, сосредоточенную печаль она сочла дурным предзнаменованием для собственных планов. Ее целью было внести раздор в семью племянника, чтобы занять его на время и не дать ему помешать свадьбе Роберта Тарентского с королевой. Что ж, результат превзошел все ожидания: Карл, разорвав узы нежнейшей любви, выше которой нет, сделал очередной страшный шаг на своем преступном пути и теперь, с горячечным пылом и жгучей жаждой мести, предался своим самым дурным страстям.

И тогда Катерина решила разыграть карту покорности и братской любви. Она дала понять своему сыну, что руку королевы он может получить лишь одним путем – если будет всячески льстить самолюбию Карла и, насколько возможно, заручится его покровительством. Роберт Тарентский понял, что от него требуется, и перестал добиваться расположения Иоанны, принимавшей его ухаживания с благосклонным равнодушием, с тем, чтобы теперь неотступно следовать за кузеном Дураццо. К этому последнему он выказывал такую же почтительность и уважение, какими Карл, вознамерившись его погубить, в свое время ввел в заблуждение принца Андрея. Вот только герцог Дураццо не дал себя обмануть дружескому расположению и лояльности со стороны наследника Тарентского дома. Он сделал вид, что тронут этой внезапно проснувшейся приязнью, но доверять излияниям Роберта не спешил.

И тут случилось нечто, чего никто не мог предположить, и планы обоих кузенов полетели в тартарары. В один из дней, когда Карл с Робертом выехали на конную прогулку (после их лицемерного примирения это случалось довольно часто), младший брат последнего, Людовик, всегда обожавший Иоанну с той рыцарской и наивной преданностью, какую юноша бережет в своем сердце, словно сокровище, когда ему двадцать и он красив, как ангел, так вот, этот самый Людовик, который остался в стороне от подлых злоумышлений семьи и не обагрил своих рук кровью Андрея, поддавшись уж не знаю какому сумасбродному порыву, явился пред ворота Кастель-Нуово и, пока старший брат терял драгоценное время, ища благословения Карла Дураццо, приказал впустившим его солдатам более никому не отворять. Затем, ни на мгновение не устрашившись гнева Карла и ревности Роберта, он вбежал в покои королевы и там, по свидетельствам Доменико Гравины, без лишних слов вступил с нею в супружеские отношения.

Вернувшись с прогулки, Роберт Тарентский сперва удивился, что стражники не торопятся опустить для него мост, и стал громким голосом звать их и грозить наказанием за столь непростительный недосмотр. Однако ворота замка по-прежнему оставались заперты, и солдаты не выказывали ни малейшего страха или раскаяния. Князь рассердился уже не на шутку и поклялся, что перевешает, как собак, всех тех мерзавцев, которые имели наглость его не впускать. И тогда императрица Константинопольская, опасаясь кровавой ссоры, которая неминуемо разгорелась бы между сыновьями, без всякой свиты, пешком, вышла навстречу сыну и, призвав на помощь все свое материнское влияние и упросив его не показывать своего гнева перед шумной толпой, собравшейся посмотреть на это странное представление, шепотом поведала, что случилось в его отсутствие.