Я спросил его про «Конвент», который он объявил самым лучшим судном в мире, и про капитана Хозизена – юнга называл его Хози-Ози и тоже горячо расхваливал. Этот шкипер был, по словам мальчишки, человеком, которому все нипочем, как на земле, так и на небе; грубый, вспыльчивый, бессовестный и жестокий, он не побоялся бы и Страшного суда. Именно такими качествами Рэнсом привык восхищаться как присущими настоящему мужчине. Единственным недостатком своего кумира юнга считал то, что Хози-Ози управляет бригом не сам, а держит с этой целью старшего помощника, мистера Шона, который слыл бы лучшим моряком торгового флота, если бы не пагубная страсть к выпивке.

– Да-да. Вот поглядите. – Мальчишка отвернул чулок на ноге и показал мне большую открытую рану, при виде которой кровь застыла у меня в жилах. – Это дело рук мистера Шона, – с гордостью произнес маленький дикарь.

– Как! – воскликнул я с возмущением. – Ты позволяешь ему так бесчеловечно обращаться с тобой? Ведь ты не раб, чтобы терпеть издевательства!

– Нет, не раб, – выпалил юнга, как заправский сорванец, – я ему докажу это! У меня есть одна штука… – Он украдкой показал мне большой нож и признался, что украл его. – Видали? – самодовольно крикнул дурачок. – Пускай только этот Шон попробует в другой раз меня тронуть! Я его зарежу! Мне не впервой. – И задиристый болтунишка неуместно побожился, смачно выругался и безобразно сплюнул.

Я никогда еще ни к кому не испытывал такой жалости, как к этому полоумному мальчугану, и у меня сложилось впечатление, что бриг «Конвент» немногим лучше плавучего ада.

– У тебя нет родных? – поинтересовался я.

Он ответил, что его отец служил часовых дел мастером и раньше жил в каком-то английском порту, – название я не запомнил.

– Хороший был человек, – вздохнув, добавил юнга, – но помер.

– Боже мой! – посочувствовал я. – А ты не можешь найти себе какое-нибудь честное занятие на суше?

– О нет! – Он хитро подмигнул мне. – Меня бы отдали в ремесло. Знаю я эти штуки.

Я спросил его, какое ремесло хуже того, которым он теперь занимается, подвергая себя постоянному риску не только из-за штормов и других опасностей, связанных с морем, но и из-за жестокости его начальников. Юнга согласился, что да, все это так, но тут же принялся расхваливать свою жизнь, ведь так приятно после очередного рейса сходить на берег с деньжатами в кармане и тратить их как подобает мужчине: покупать яблоки, хвастаться и удивлять уличных мальчишек.

– Мне вовсе не так плохо, – уверял он, – «двадцатифунтовым» приходится куда хуже. Вы бы знали! Я видел одного из них, пожилого, примерно ваших лет, – ясно, что я казался юнге уже старым, – так у него отросла такая страшная бородища! Ну и как только мы вышли из гавани, он протрезвел, и, боже мой, как он стал реветь! Уж и посмеялся я над ним! А есть еще малыши – совсем маленькие ребятишки даже по сравнению со мной. Я держу их в строгости и стегаю плеткой, когда мы их возим.

Он продолжал трещать без умолку, и я догадался, что под «двадцатифунтовыми» подразумеваются преступники, насильно отправляемые в рабство в Северную Америку, а малыши – несчастные дети, которых иногда хитростью заманивали на корабли и похищали, чтобы затем продать этих ребятишек в рабство ради выгоды или из мести их родителям.

В это время мы подошли к вершине холма, и с высоты открылся вид на Куинсфери и долину. Фортский залив, как известно, в этом месте сужается до ширины большой реки; по направлению к северу она судоходна, а ее верхняя излучина образует закрытую гавань для всякого рода судов. В центре узкой части гавани лежал островок с развалинами, на южном берегу для удобства транспортов был устроен мол, по другую его сторону высилось здание гостиницы «В боярышнике», окруженное живописным садиком с боярышником и остролистами.

Город Куинсфери располагается дальше к западу, паром с пассажирами только что отошел, поэтому возле гостиницы почти никого не было. Возле мола покачивалась лодка с несколькими матросами, которые спали прямо на скамейках. Рэнсом объяснил, что это шлюпка с брига, – она заберет капитана, когда тот вернется с берега, и доставит на судно: действительно на расстоянии полумили от шлюпки одиноко стоял на якоре «Конвент». На борту шли приготовления к рейсу: люди таскали канаты, водворяли на места реи, и, так как ветер дул с той стороны, я хорошо слышал пение матросов, выполнявших свою тяжелую работу. После того, что я услышал от юнги, я смотрел на этот корабль с крайним отвращением и до глубины души жалел несчастных, которым предстояло плыть на нем. Когда мы втроем поднялись на вершину холма, я сказал дяде:

– Считаю нужным заявить вам, сэр, что меня ничто не заставит взойти на борт «Конвента».

Он словно пробудился ото сна:

– Э, что такое?

Я повторил свои слова.

– Э, да ладно, сделаем, как ты хочешь. Так что же мы стоим? Здесь страшно холодно, и, если не ошибаюсь, «Конвент» снаряжается в путь.

Мы вошли в гостиницу и по лестнице поднялись в небольшую комнату с кроватью. Угли, ярко пылавшие в камине, нагрели помещение до температуры обжиговой печи. За столом сидел высокий смуглый человек степенной наружности и что-то писал. Несмотря на духоту, на нем были толстая морская, наглухо застегнутая куртка и большая мохнатая, надвинутая на уши шапка. Держался он на редкость спокойно: даже судья при разборе дела, сколько мне приходилось наблюдать, не проявлял столько выдержки и самообладания, как этот капитан. Он тотчас же встал навстречу Эбенезеру и подал ему тяжелую руку.

– Весьма польщен вашим визитом, мистер Бэлфур, – сказал он приятным низким голосом, – вы пришли очень вовремя. Ветер попутный, и скоро начнется отлив. Еще до наступления ночи мы увидим огни на острове Мей.

– Капитан Хозизен, – вздохнул дядя, – как у вас жарко натоплено!

– Привычка, мистер Бэлфур, – усмехнулся шкипер. – Я по природе человек холодный, у меня кровь холодная, сэр. Ни мех, ни фланель, ни горячий ром не в состоянии повысить мою температуру. Такое, сэр, наблюдается у многих людей, обожженных, как говорится, жаром тропических морей.

– Да-да, капитан, – закивал дядя, – своей природы не изменишь.

Я тогда не знал и не мог знать, что эта привычка капитана скоро сыграет огромную роль в моих несчастьях, пока же все свое внимание я сосредоточил на родственнике, ибо дал себе слово не спускать с него глаз. Однако мне не терпелось поскорее взглянуть на море, к тому же я так дурно почувствовал себя в душной комнате, что, когда дядя предложил мне спуститься вниз и немного прогуляться, я, законченный глупец, последовал его совету.

Я ушел, оставив дядю и капитана вдвоем за бутылкой рома и ворохом бумаг. Перейдя дорогу напротив гостиницы, я спустился на берег. Видимо, вследствие особого направления ветра до берега в этот час достигали лишь маленькие волны, почти как на озере. Вокруг я заметил много незнакомых мне растений: одни – зеленые, другие – коричневые, третьи – покрытые пузырьками, трещавшими в моих руках. В заливе, несмотря на отдаленность от моря, чувствовался резко соленый, возбуждающий запах морской воды. «Конвент» начинал разворачивать паруса, повисшие на реях. Меня привлекло это зрелище, и я задумался о дальних путешествиях и чужих странах. Я стал разглядывать матросов в лодке, высоких загорелых парней в рубашках, форменных куртках, с цветными платками на шее; у каждого на поясе висел нож, у одного из карманов брюк торчала пара пистолетов, а двое держали в руках узловатые палки. Я выбрал одного из них – он показался мне не таким отчаянным, как его товарищи, – и спросил его, когда отойдет бриг. Он ответил, что все ждут отлива, и корабль сразу двинется в путь; вот и хорошо, – добавил он, – в этом чертовом порту скука смертная: нет ни трактиров, ни музыкантов. Свои доводы он подкрепил такой ужасной бранью, что я поспешил удалиться.

По сравнению с взрослыми матросами Рэнсом показался мне славным мальчуганом, и я невольно вспомнил о нем. Тотчас же появился он сам, подбежал ко мне и потребовал купить ему пунша. Я степенно, как взрослый, заявил, что никакого пунша он не получит, потому что мы оба слишком молоды для такого баловства, и предложил ему стакан эля. Он начал гримасничать, кривляться и ругаться, но потом согласился выпить эля. Мы уселись за стол в приемной зале гостиницы, я заказал эля и еды, и мы подкрепились с большим аппетитом. Мне пришло на ум, не завести ли дружбу с хозяином заведения, здешним уроженцем, и я пригласил его к нам за стол, но он отказался, сочтя себя слишком важной персоной, чтобы сидеть с такими незначительными гостями, как я и Рэнсом. Но я решил, что он так просто от меня не отделается, остановил его и спросил, знает ли он мистера Ранкэйлора.