Эта песня, которую Алан Стюарт сложил в минуту нашей победы, и слова, и музыку, не совсем справедлива по отношению ко мне, ведь я тоже сражался бок о бок с ним. Мы убили мистера Шона и еще пятерых, из них две жертвы – те матросы, что пролезли через люк, – пали от моей руки. Многих мы тяжело ранили, четверо отделались средними и легкими ранениями – среди них один человек на моем счету. Выходит, я участвовал в этой схватке отнюдь не в качестве зрителя и имел право потребовать себе место в стихах Алана. Но поэтам, как говорил мне один умный человек, приходится думать не только о смыслах, но и о рифмах, я понимал Алана и не обижался. Да и на что? В разговоре шотландец очень хвалил меня за боевой дух, чего мне вполне достаточно.

В ту пору я и не знал, что в песне ничего не говорилось о моем личном подвиге, ведь я не понимал по-гэльски. Признаться, тогда мне было не до славы, по окончании битвы я думал лишь о том, как поскорее добраться до койки: от усталости, страха и напряжения я буквально валился с ног. От тяжести на сердце я едва дышал: воспоминание о двух убитых мною людях давило меня, как кошмар, и совершенно неожиданно, не совладав с собой, я начал всхлипывать, словно дитя, а потом разрыдался. Алан хлопнул меня по плечу и сказал, что я храбрый малый, мне надо только выспаться.

– Я пойду в караул первым, – заявил он. – Ты хорошо помогал мне, Дэвид, от начала до конца, и я не хочу лишиться тебя, даже если взамен получу весь Аппин, да что там – весь Бредальбен.

Я постелил себе на полу, а он стал на вахту с пистолетом в руке и шпагой у колена. Вахта длилась три часа по капитанскому хронометру, висевшему на стене. Затем Алан разбудил меня, и я тоже отдежурил три часа. До окончания моей очереди рассвело. Утро выдалось хмурое, слегка волнующееся море качало корабль, сильный дождь барабанил по крыше. Во время моей вахты ничего интересного не произошло, по хлопанью руля я догадался, что у румпеля никого не поставили. Действительно, как я узнал позже, даже те из матросов, кто выжил и отделался незначительными ранениями, находились в таком психическом состоянии, что не способны были нести службу. Капитану и мистеру Райэчу приходилось вдвоем, по очереди сменяя друг друга, как и нам с Аланом, стоять на вахте, иначе бриг могло снести к берегу, прежде чем кто-нибудь спохватился бы. К счастью, ночь выдалась спокойная, потому что ветер стих, едва пошел дождь. По крику чаек, во множестве ловивших рыбу около судна, я заключил, что берег все-таки недалеко, либо мы приближаемся к одному из Гебридских островов[16]. Наконец, выглянув из двери капитанской каюты, я увидел с правой стороны массивные каменные утесы острова Скай, а чуть дальше за кормой – остров Рам.

Около шести утра мы с Аланом сели завтракать. Пол был усыпан битым стеклом и замаран вонючим кровавым месивом, от которого меня воротило и лишало всякого аппетита. В других отношениях нам не приходилось жаловаться на свое положение: мы выгнали капитана и его помощника из их каюты и получили в полное распоряжение все спиртные напитки и самую лучшую пищу на корабле, например маринованные пикули и хрустящие ароматные хлебцы. Нас забавляло то, что двое матерых выпивох, каких только когда-либо порождала Шотландия, – за смертью мистера Шона пальма первенства перешла к ним, – сидели теперь взаперти где-то в передней части судна и, лишенные возможности напиться, довольствовались тем, что больше всего ненавидели, – холодной водой.

– Поверь мне, – сказал Алан, – они скоро явятся сюда. Пьяницы не могут воздержаться от бутылки, хотя в сражениях от них толку никакого.

Мы отлично провели время. Алан общался со мной по-дружески, а в довершение всего взял со стола нож и отрезал одну из серебряных пуговиц своего мундира.

– Я получил их от моего отца Дункана Стюарта, – сообщил он. – Дарю тебе одну из них на память о том, что произошло в эту ночь. Куда бы ты ни отправился и где бы ни показал эту пуговицу, друзья Алана Брека не оставят тебя своим вниманием и помощью.

Он произнес это так, точно был Карлом Великим[17] и повелевал целыми армиями. Несмотря на восхищение его мужеством, я боялся невзначай улыбнуться, когда он начинал не в меру хвастаться; говорю «боялся», потому что если бы я не сдержал смеха, вспыхнула бы такая ссора, что страшно подумать.

Едва мы позавтракали, он стал рыться в шкафу у капитана, пока не нашел платяную щетку. Сняв мундир, он осмотрел его и принялся вычищать пятна столь тщательно, как, по-моему, могла делать только женщина. Он объяснил, что у него нет другого мундира, а кроме того, его платье принадлежит королю, следовательно, и ухаживать за ним нужно по-королевски. Когда я увидел, как аккуратно он выдергивает ниточки в том месте, где отрезал пуговицу, я еще дороже оценил его подарок. Алан целиком погрузился в свое занятие, но тут с палубы нас окликнул мистер Райэч и попросил вступить в переговоры. Я пролез через люк, сел на его краю с пистолетом в руке и велел Райэчу говорить. Я придал своему лицу торжествующее выражение победителя, но на самом деле боялся пораниться о битое стекло. Помощник капитана подошел к каюте и влез на высокую кучу свернутых кольцом канатов, так что его подбородок оказался на одном уровне с потолком, и мы какое-то время безмолвно смотрели друг на друга. Не думаю, что мистер Райэч храбро сражался во вчерашнем бою, поэтому и отделался ударом по лицу. Он совсем сник и выглядел таким усталым, будто всю ночь провел на ногах, то дежуря на вахте, то ухаживая за ранеными.

– Скверное дело, – покачал он головой.

– Вы не оставили нам выбора, – заметил я по-взрослому.

– Капитан хочет поговорить с твоим другом, Дэви. Через люк, если угодно.

– А вдруг он решил подстроить нам ловушку? – спросил я озадаченно.

– Брось, Дэвид, эти глупости, – насупился мистер Райэч. – Даже если бы он что-то такое и задумал, то, по правде говоря, нам не удалось бы повести за собой матросов.

– Правда?

– Скажу тебе больше: не только матросов, но и меня. Я не так бесстрашен, как ты, Дэви. – Он улыбнулся и добавил: – Все, чего мы желаем, – отделаться от незваного гостя.

Я посовещался с Аланом, и обе стороны согласились на переговоры, подкрепив свое намерение честным словом. Но этим не ограничилось: мистер Райэч так настойчиво просил водки, напоминая о своей прежней доброте ко мне, что я сдался и выдал ему чарку в четверть пинты. Часть ее он выпил сразу, а остальное отнес вниз на палубу, чтобы поделиться с капитаном. Вскоре Хозизен, как мы и условились, подошел к иллюминатору с внешней стороны и стал прямо на дожде, с рукой на перевязи. Он был угрюм, бледен и казался таким постаревшим, что я устыдился: зачем я стрелял в него? Алан держался хладнокровно и сразу направил в лицо капитана дуло пистолета.