Незнакомец понравился мне: небольшого роста, хорошо сложенный, подвижный, с приятным сильно загоревшим лицом, которое не портили даже многочисленные оспины и веснушки. В его живых ясных глазах мелькало что-то безумное и тревожное, но в то же время привлекательное. Сбросив плащ, он выложил на стол пару дорогих пистолетов, инкрустированных серебром, и я заметил, что к поясу его пристегнута длинная шпага. На вопросы капитана он отвечал любезно – в нем чувствовались воспитанность и хорошие манеры, и я подумал, что с таким человеком лучше дружить, чем враждовать.

Хозизен тоже заинтересовался неизвестным, особенно когда тот снял плащ. Наш неожиданный гость щеголял в черных плисовых панталонах, красном жилете, синем мундире с серебряными пуговицами и серебряным галуном и шляпе с перьями. Конечно, его одежду немного подпортили вода, туман и другие суровые условия путешествия, тем не менее выглядела она очень нарядной и дорогой, – на торговом судне вроде нашего никто не носил такие костюмы.

– Мне жаль, что ваша лодка разбилась, сэр, – начал капитан.

– Вместе с ней погибли несколько славных людей, – с грустью произнес незнакомец. – Я бы пожертвовал двумя десятками лодок, только бы эти несчастные выжили.

– Это ваши друзья, сэр? – полюбопытствовал Хозизен.

– Больше, чем друзья. Они готовы были умереть за меня, если понадобится.

– Ну, сэр, – с деланным сочувствием сказал капитан, не сводя глаз с неизвестного, – на свете все-таки больше хороших людей, чем лодок для них.

– Верно, – тяжело вздохнул собеседник, – вы очень проницательны.

– Мне приходилось бывать во Франции, сэр, – осторожно заметил капитан, и на лице его появилось многозначительное выражение: какой-то особый смысл таился в этой фразе.

– Что ж тут удивительного? – ответил незнакомец. – Многие посетили эту страну.

– Да, сэр, – подхватил капитан, – ради красивого мундира.

– Вот вы о чем! – вскипел неизвестный и тотчас схватился за рукоятки пистолетов.

– Не нужно запальчивости, – попросил капитан, – не начинайте ссоры, пока в ней нет надобности. На вас мундир французского солдата, а говорите вы как шотландец, ну и что с того? Теперь немало честных людей поступают подобным образом, и я нисколько не осуждаю их.

– Так вы принадлежите к честной партии? – спросил господин в синем мундире, явно имея в виду партию якобитов[9], поскольку в любых междоусобицах каждая партия всегда считает, что честная лишь она одна.

– Я истый протестант, сэр, – признался капитан, – и благодарю Бога за это. Как только я ступаю на сушу, сразу иду в церковь. Но какое это имеет значение? Человек верующий, я испытываю жалость к собрату, попавшему в беду.

– Вот как? – удивился якобит. – Ладно, сэр. Буду откровенен: я один из тех джентльменов, что участвовали в восстаниях в сорок пятом и сорок шестом годах[10], и, окажись я в руках господ в красных мундирах[11], мне, вероятно, пришлось бы туго. Да, я собирался во Францию. Французский корабль крейсировал здесь, чтобы взять меня на борт, но в тумане мы разминулись с ним, а потом вы уничтожили нашу лодку. Предлагаю условие: если вы высадите меня там, куда я направлялся, я щедро вознагражу вас за беспокойство – деньги у меня есть.

– Во Франции? – повысил голос капитан. – Нет, сэр, это неприемлемо. Вернуть вас туда, откуда вы следовали, – другое дело.

К несчастью, в эту минуту Хозизен увидел, что я стою поблизости и слушаю разговор, и спешно отослал меня готовить ужин гостю. Я бросился выполнять поручение, а когда вернулся, незнакомец как раз снимал с себя пояс, набитый деньгами; он вынул из него одну-две гинеи и положил на стол. Капитан поглядел на них, потом на весь пояс, на джентльмена и, как мне показалось, встревожился.

– Дайте мне половину, – кивнул он на пояс, – и считайте, что мы договорились.

Нарядный господин убрал деньги обратно в пояс и надел его на жилет.

– Послушайте, сэр, – сказал он, – ни одна гинея не принадлежит мне лично, – это собственность вождя клана. – Якобит дотронулся до полей шляпы. – Глупо с моей стороны жалеть малую часть ради спасения всей суммы, но растрачивать чужое достояние – безрассудно и преступно. Вы получите тридцать гиней, если высадите меня на ближний берег, шестьдесят – если доставите в Лох-Линне. Берите, пока я предлагаю, а нет – поступайте, как знаете.

– Гм, – нахмурился Хозизен, – я ведь могу выдать вас солдатам…

– В таком случае останетесь в убытке, – усмехнулся незнакомец. – У моего вождя, признаюсь вам, сэр, как у любого честного шотландца, конфисковано все имущество. Поместьем его завладел человек, которого именуют королем Георгом, арендную плату собирают, или, точнее, стараются собрать чиновники. Но, к чести Шотландии, бедные арендаторы заботятся прежде всего о своем предводителе, он сейчас в изгнании, и эти деньги – часть арендной платы, которую ждет и, надеюсь, не дождется король Георг. Сэр, по-моему, вы человек практический: ну допустим, вы отдадите эти деньги своему правительству, и каков будет ваш барыш?

– Маловат, конечно, – признался Хозизен и тут же язвительно прибавил: – Я имею в виду, если правительство узнает что-нибудь лишнее… Но ежели постараться, можно придержать язык за зубами.

– О, так я выведу вас на чистую воду! – воскликнул джентльмен. – Вы обманете меня, а я перехитрю вас. Коли меня арестуют, я сразу признаюсь, что́ это за деньги.

– Ладно, – буркнул капитан, – чему быть, того не миновать. Шестьдесят гиней, и дело с концом! Вот вам моя рука.

– Благодарю! – обрадовался незнакомец, но не успел пожать руку Хозизену, как тот пулей вылетел из каюты и оставил меня наедине с якобитом.

После 1745 года многие эмигрировавшие из страны шотландцы ненадолго приезжали на родину повидаться с родными и друзьями и собрать хоть немного денег. Англичане конфисковали имения предводителей горных кланов, а сподвижники – те из шотландцев, кто еще продолжал трудиться на земле, – ограничивали себя во всем, чтобы доставлять своим вождям средства к жизни и борьбе. Собирать деньги оказалось не самым трудным, куда сложнее было переправлять их через океан, не рискуя попасть в руки английского королевского флота. Обо всем этом я раньше отдаленно слышал, а теперь воочию увидел шотландского мятежника. Мало того что он бунтовал против английского короля Георга и контрабандой провозил шотландские арендные деньги, так еще и поступил на службу к французскому королю Людовику и носил пояс, набитый золотом. У меня, семнадцатилетнего, тогда не имелось никаких политических убеждений, но я не мог не восхититься отчаянным смельчаком.

– Вы якобит? – с опаской спросил я, ставя перед ним еду.

– Что? – Он удивился вопросу и впервые взглянул на меня. – А ты, юноша, судя по твоему длинному лицу, виг?[12]

– Ни то ни се, – сказал я, чтобы не раздражать шотландца, потому что на самом деле мистер Кэмпбелл внушал мне, что все якобиты – вероотступники и грешники.

– Понятно, – ответил он. – Послушай-ка, господин Ни то ни се, бутылка пуста, как видишь. – Он потряс ею перед моим носом. – Твой хозяин берет с меня шестьдесят гиней и еще отказывает в выпивке. Несправедливо!

– Я сейчас попрошу ключ от шкафа, – крикнул я и помчался на палубу.

Густой туман по-прежнему нависал над судном, но волны почти стихли. Корабль лег в дрейф, и никто не знал, где именно мы находимся, дул слабый ветер, кажется, совсем нам не попутный. Несколько матросов прислушивались к буруну, а капитан и оба помощника сошлись на шкафуте[13] и о чем-то совещались. Не знаю почему, но я сразу догадался, что они замышляют злодейство против якобита, и первые подслушанные мною слова, когда я тихонько подкрался к своим начальникам, полностью подтвердили мое предположение. Сначала до меня донесся возглас мистера Райэча: