– Эй, – позвал он, – ты жив?

Я не смог выдавить из себя ни звука и зарыдал. Он пощупал у меня пульс, осмотрел рану на моей голове, промокнул ее влажной тканью и перевязал.

– Да, – сказал он, – удар сильный. Ничего, крепись! Еще не настал конец света. Начал ты неудачно, но все поправимо. Ты ел что-нибудь?

Я сделал знак, что не желаю даже смотреть на еду. Он дал мне выпить из жестяной чашки коньяку, разбавленного водой, и ушел. Когда он явился во второй раз, я не спал, но и не бодрствовал: глаза мои были широко раскрыты, морская болезнь как будто отступила, но страшная слабость и головокружение лишили меня последних сил. У меня дико болело все тело, а веревки, которые опутывали мои руки и ноги, казалось, жгли меня огнем. Зловоние моей темницы уже успело пропитать меня с головы до ног, отвратительные крысы шныряли вокруг и задевали меня по лицу, кошмары один ужаснее другого рисовались в моем лихорадочном воображении.

Подняли люк трюма, служившего мне тюрьмой, и луч фонаря, осветивший крепкие темные стенки корабля, показался мне лучом солнца, упавшим с неба, – я чуть не закричал от радости. По лестнице ко мне спускались двое: первым – тот самый рыжеволосый с зелеными глазами коротышка, который двигался, слегка пошатываясь, а за ним – Хозизен. Рыжий опять осмотрел мою рану на голове и переменил мне повязку, а капитан просто стоял рядом и мрачно разглядывал меня.

– Сэр, – сказал первый, обращаясь ко второму, – у него сильный жар, потеря аппетита, а здесь ни света, ни воздуха. Сами понимаете, что это означает.

– А куда я его дену, мистер Райэч? – огрызнулся капитан.

– Как куда? – вскинул брови зеленоглазый. – Он ранен и болен, тут ему не место. Выпустите его из трюма на бак.

– Это ваше мнение, – буркнул капитан, – но решения на корабле принимаю я, потому что я – хозяин. Пусть он остается там, где лежит.

– Погодите, давайте разберемся по порядку, – произнес мистер Райэч. – Вас щедро вознаградили, но я-то ничего не получил. Да, вы выдаете мне жалованье за то, что я служу вашим помощником на этой старой посудине, и, кажется, я выполняю свои обязанности исправно и даром не ем ваш хлеб. Но позвольте, при чем тут этот малый? Мне за него не платили.

– Если бы вы иногда проносили бутылку мимо рта, мистер Райэч, вам вообще цены бы не было, – грубо ответил шкипер. – Не лезьте в чужие дела, а лучше приберегите энергию, которая скоро понадобится для вашей службы. – С этими словами Хози-Ози повернулся к нам спиной и уже одной ногой ступил на лестницу, как мистер Райэч схватил его за рукав:

– Вы получили деньги за убийство, не так ли?

Хозизен высвободил руку и закричал:

– Вы нарушаете устав! Отставить этот разговор!

– Почему же? – спокойно возразил мистер Райэч, глядя капитану прямо в лицо. – Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю.

– Мистер Райэч, мы с вами в плаванье в третий раз, и вы знаете мой характер. Да, я непреклонен, иной раз жесток, но этого требует служба. То, что вы сейчас мне сказали, гнусно и постыдно. Вы завистливый злобный человек с нечистой совестью. С чего вы вообще взяли, что я собираюсь убивать мальчишку?

– Он сам умрет, если держать его в этой конуре, – настаивал мистер Райэч.

– Прекратите, сэр, и возьмите себя в руки, вас ждет служба, – отчеканил Хозизен и бросил на ходу, поднимаясь по лестнице: – Мальчишку тащите куда хотите.

Во время их странного разговора я лежал нем как рыба, а потом увидел, что зеленоглазый, то есть мистер Райэч, повернулся вслед своему хозяину и поклонился ему едва ли не до земли – наверное, в насмешку. Я также заметил, хотя чувствовал себя очень худо, что помощник капитана пьян, но, похоже, несмотря на свое пристрастие к зелью, он человек хороший и может мне помочь. Я не ошибся: минут через пять веревки на моих руках и ногах перерезали, какой-то матрос водрузил меня на спину, отнес на бак и положил на деревянную скамью, куда навалили кучу одеял. Это последнее, что я запомнил, проваливаясь в тяжелый сон.

Какое блаженство открыть глаза при дневном свете и обнаружить себя в обществе людей, а не крыс! Каюта на баке показалась мне большой, вдоль стен тянулись койки, на которых сидели и курили или же спали матросы, свободные от вахты. День стоял тихий, ветер дул теплый, люк не задраивали. Через иллюминаторы свободно проникал свет, а время от времени при поворотах корабля – пыльный солнечный луч, который ослеплял меня, но я только радовался. К тому же, едва я пошевелился, один из матросов по приказу мистера Райэча принес мне какое-то целебное питье и велел лежать смирно, заверив, что только тогда я скоро поправлюсь.

– У тебя ничего не сломано, – успокоил он меня, – а рана на голове – пустяк. Это я тебя ударил.

На баке я провел много дней под неусыпным надзором матросов и не только выздоровел, но и познакомился со своими соседями по каюте – людьми, надо признаться, очень грубыми. Оторванные от всего, что есть в жизни лучшего, матросы обречены все вместе качаться на бурных волнах, выполняя приказы своего начальства, такое же грубого, как и весь экипаж. Некоторые из моих новых знакомых прежде ходили на пиратских кораблях и вытворяли такое, что мне и подумать страшно. Другие дезертировали с королевских судов, за что их приговорили к виселице, и они гордились этим. Все без исключения матросы любили драться и не упускали случая вступить врукопашную даже со своими лучшими друзьями. Тем не менее, проведя в этом отнюдь не благополучном обществе несколько дней, я устыдился, что прежде думал о матросах с отвращением и невежливо поступил, когда ушел от них на молу в Куинсфери, точно они были не люди, а какие-то нечистые животные. Я убедился, что на свете нет людей совершенно дурных: у каждого имеются достоинства и недостатки, и матросы «Конвента» – не исключение. Разнузданные, подчас жестокие, они ценили доброту, по-своему понимали, что такое честность, а порой вели себя, как наивные деревенские простаки, во многом похожие на меня.

Один из них, матрос лет сорока, часами просиживал у моей койки, рассказывая мне о своей жене и детях. Когда-то он ходил в море рыбаком, но лишился лодки, завербовался на торговое судно и покинул свою семью. С тех пор миновало много лет, но я до сих пор помню этого человека. Жена, которая, по его словам, была намного младше него, напрасно ждала его возвращения; наверное, она так и провела всю жизнь одна, и никто не помогал ей разводить по утрам огонь в очаге, нянчить детей и ухаживать за ними, если они болели. Как показало будущее, для некоторых из моих знакомых матросов это плавание оказалось последним – в скором времени их поглотило море, они утонули, и их съели акулы, а о мертвых нельзя отзываться дурно. Кстати, я благодарен матросам за доброе дело – они возвратили мне деньги, которые сначала украли у меня и поделили между собой. Правда, почти трети суммы я лишился, но в итоге все равно обрадовался, ведь деньги наверняка пригодились бы мне в той стране, куда меня везли. Я знал, что бриг шел к берегам Каролины, и понимал, что окажусь там отнюдь не в качестве изгнанника. Торговля людьми в то время была уже ограничена, а после восстаний в колониях и образования Соединенных Штатов ее вообще запретили, однако в дни моей юности белых людей, случалось, еще продавали в рабство на плантации – именно к этой участи меня приговорил мой дядя-злодей.

Юнга Рэнсом, старый знакомый, от которого я впервые узнал, что «Конвент» доставляет невольников в Америку, прислуживал в капитанской каюте, там, на полу, он и спал, но время от времени приходил к нам на бак, всякий раз показывал следы очередных побоев и проклинал мистера Шона. Я громко возмущался жестокостью старшего помощника, но матросы относились к нему с глубоким уважением. Шон, – утверждали они, – лучший моряк на корабле, отличный лоцман и по натуре своей вовсе не плохой, когда трезвый; последнее, впрочем, случалось редко. Я понаблюдал за обоими помощниками капитана и заметил, что мистер Райэч, который тоже регулярно прикладывался к бутылке, и в трезвом состоянии мог нагрубить, ударить, ввязаться в драку, но мистер Шон и мухи не обижал, пока не напивался. Я спросил у матросов про капитана, и мне ответили, что железный по натуре Хозизен сохраняет выдержку в любом состоянии, даже если выпьет.