«В любом орнаменте случайном…» В любом орнаменте случайном – вглядись! – есть человечий глаз, как будто пристально, печально поверхность изучает нас. Грохочет, ухает невнятно, бьёт водопадом по ушам мир, бессловесно необъятный, – спешит приблизиться к словам. Движеньем ветра и осины дыханье прячется в груди, губами лёгкими жасмина цветенье женское гудит… Не пропадает опыт дальний на круглой маленькой земле, где человек исповедальный в себе его находит след. Вот предок – это я сегодня! – терзает кремни для скребка, и вдаль, и вглубь летя свободно, считает близкими века, не знает, кто из них жестокий, кто был в родне исчадьем зла… Отодвигаются истоки и улыбаются глаза. На концерте Пендерецкого Как липнет липовый цветок к листу почти такого ж цвета, на огонёк летит, жесток, дым мотыльков в разгаре лета. Притянет – и не оторвать! – намёк на родственность, приманка, метафор общая кровать, воронка, раночка, обманка. А что ж тут общего, скажи? Рожденье, зренье, умиранье. Похоже всё, что хочет жить, и на огонь похожа рана. Ты только руку протяни – к тебе черёмуха качнётся, хоть ты её не обмани, не оборви. Тебе зачтётся. Моисей На перечень ручьёв, и речек, и ключей готов истратить взгляд лампадок и свечей. Мучительно искать в болтливой тишине источники – для всех, прозрение – в огне. Прост и закрыт язык капелей или струй, но если жаждет люд, то напоить – рискуй!.. В пещерной темноте среди пустынных гор расселину рассёк призыв, как приговор. Но жажду утолив вперёд на тыщи лет, невнятен стал ручей, и непрозрачен свет… Сквозь дёрн, среди травы в песке пробился ключ. Смешные пузырьки перебирает луч. Митинский пруд Потемневшим лицом вода припадает к песку, после блеска зеркального ясность до дна. Посмотри на пруды: их вгоняет в тоску та же темень небесная, отражена. Посмотри на себя, погоди, задержись в октябре, крохи листьев сгорающих к силам добавь, бровью ивы зелёной коснувшись, лицом подобрей, опоздавшую зелень со снегом поздравь. «Когда метафорический сквозняк…»
Когда метафорический сквозняк соединяет дальние значенья, как бы телеграфический столбняк идёт по полю мимо населенья, я думаю о радиоэфире – одном на всех. На всё вещанье в мире. «Некто…» Некто рисует миры на песчаной отмели. Неудачные быстро смахивает сам, удачные смывает волна. Миры Плезиозавр, подымая утром голову над солёной водой, думать, видимо, не мог, но вполне ощущал: как хорошо! Ему повезло родиться, он видит солнце, лучшего мира нельзя вообразить. Плезиозавр вымер 65 миллионов лет назад. Каждое существо, подымая утром голову над солёным океаном жизни, хоть раз да почувствует: как хорошо! Ему повезло увидеть солнце, родиться в лучшем из миров. Если бы до сих пор жили плезиозавры, новых миров никто бы не увидел. «Там, где птичья душа и собачья…» Там, где птичья душа и собачья, – там найдётся местечко моей, у святого Франциска на даче, за границами райских цепей. Не молился, не верил в вериги, обязательства не принимал, ни одной из великих религий не был впору, наверное – мал. Недосказанный, недоучёный – я рукою махнул на него – тает мир мой, как лёд наоконный от дыхания моего. Я не выдержал в жизни экзамен, не пришёл в человеческий вид, но душа моя льётся слезами и с Франциском святым говорит. Реанимация – Тронулась душа и просится наружу. Ты прости меня, сестра, но я умру. – Вот и ладно, не держи в неволе душу и не бойся гаснуть искрой на ветру. Разве ты гореть, как прежде, сможешь? Тяжело на свете жить трухой… Говорит одна, другая, ёжась, примеряет вечный холод и покой. – А не грех туда спешить, сжигая корни? – Разве прутья – это корни для огня? Мы, как ветки, к небу тянемся исконно, нас костры тревожат, пламенем маня… На клеёнках лёжа рядом, голые старухи в запертой палате третью ночь. Сказки, капельницы, нянечки и духи одинаково не могут им помочь. – Ну а ты, сестра, пойдёшь за мною? – Догоню, не знаю лишь – когда. Ты не думай, я глаза тебе закрою. Только… я ещё к полёту не годна. – Будто камень падает с души, ущербный, – тело, ахнув, отпускает в путь меня. – Да, наверное, как камень у пещеры утром третьего обещанного дня… Прутики в костре реинкарнаций обсуждают Божье торжество. В склепах областной реанимации долго не содержат никого… |
