– Сдержанно! Но тоже, надо сказать изделие! – уклонился сразу в обе стороны Гулякин. Кому-то могло показаться, что у него просто разъехались ноги, но тот, кто потоньше и повнимательнее, сказал бы, что такая позиция, почти в шпагате, куда устойчивей, чем прямое, не клонящееся и упрямое тело.

– М-да! Изделие! – задумчиво протянул Зеломудров и плеснул в пузатые коньячные рюмки густой, душистый напиток, приподнял свою и тонко усмехнулся:

– Ну, так выпьем, дорогой вы мой! За здоровье вашего дядюшки! Уважаемый человек!

Он неожиданно быстро опрокинул в рот все, что плескалось в его рюмке, и сладко причмокнул. Гулякин едва поспел за ним, но все же посчитал тактичным свою рюмку до конца не допить.

– Вас удивляет, Алексей Аркадьевич, почему я, посол, чрезвычайный и полномочный, важный такой, пью с вами наедине «Арарат» и нахваливаю вашего дядюшку? – вдруг спросил он, прямо взглянув в глаза Гулякину.

Алексей вздрогнул и утвердительно закивал, а потом, на всякий случай, несколько раз отрицательно повел головой.

– А почему это вас удивляет? – продолжал занудливо настаивать Зеломудров.

– А меня, Никита Матвеевич, собственно, это не удивляет, а так сказать, радует, что ли! Я очень вас уважаю! И дядя о вас говорил не раз.

– ЗелоМУДОВЫМ называл? – расхохотался посол. – Букву «эр» упускал, старый черт! Не так ли?

Гулякин испуганно заморгал, потому что генерал-полковник Бероев именно так и говорил – «кремлевский козел ЗЕЛОМУДОВ!»

– Молчите? Значит, так и было! Меня так многие называют! Еще коньячку?

Не дождавшись ответа, он опять плеснул коньяку в рюмки, но пить сразу не стал, а неожиданно строго посмотрел в лицо Гулякину.

– Мне наплевать, как меня называют. Потому что я сам могу кого угодно и как угодно назвать! Вам ясно, подполковник?

– Так точно! – выпрямился на упругом кончике диванной подушки Гулякин и нервно сглотнул слюну.

– Вот и хорошо! Но, как вы, надеюсь, понимаете, пригласил я вас не для того, чтобы обсуждать такие интимные материи, как родовые имена и фамилии. Разговор пойдет о другом. Готовы ли вы выслушать меня и оставить все, что узнаете, здесь, в этой комнате?

Гулякин кивнул и нервно поставил рюмку на журнальный столик. Капелька коньяка, словно лопнувший крошечный мячик, шлепнулась на полированную поверхность и растеклась густым маслом.

– Не лгите! Ведь сразу доложите генерал-полковнику Бероеву! – ухмыльнулся Зеломудров. – И правильно сделаете. Потому что он ваш благодетель, ваша родня, ваше начальство!

Гулякин растерянно завертел головой. Он был теперь необыкновенно бледен, словно заболел чем-то очень тяжелым.

Зеломудров поднялся, подошел к окну, посмотрел на длинную стену посольской ограды и резко, на каблуках, развернулся лицом к Гулякину, все еще сидевшему в напряженной позе на кончике диванной подушки, сцепив перед собой руки в замок.

– Предстоят тяжелые времена, Алексей Аркадьевич! Идет выбор претендентов на Большой Русский Престол. Да-Да! Вы не ослышались! На Большой Русский Престол! Не важно, как будет именоваться этот пост! Лишь посвященным известно, что это – ПРЕСТОЛ!

Зеломудров поднял кверху палец, удивленно посмотрел на него и резко сбросил вниз, как сбивают у ртутного градусника показатель температуры. Он вернулся в свое кресло, выпил в одиночестве коньяк, сладко причмокнул губами и поставил рюмку на стол.

– Мы с вашим дядюшкой об этом подумали тоже, как и некоторые другие. Он не стал беседовать с вами на столь щепетильную тему, потому что таково условие нашего плана. Вы, конечно, можете быть с ним совершенно искренним, совершенно откровенным, но инструктаж отныне будете получать исключительно от меня, дорогой Алексей Аркадьевич. Я, так сказать, должен вас, м-м-м, образовать, что ли! В некотором смысле!

То, что подполковник Гулякин услышал следом за этим вступлением, показалось ему не то бредом сумасшедшего, не то детской сказкой из детского же сна. Лишь позже, спустя много лет, он усмехался своему тогдашнему изумлению, насколько всё оказалось куда более реальным, чем сама реальность.

Закончился же первый разговор с Зеломудровым показом ему, подполковнику Гулякину, кожаного футляра с серебряной погремушкой и золотой с бриллиантами пустышкой.

– Вот! – протянул ему футляр Зеломудров, – Посмотрите! Это и есть будущее! Не важно кто, а важно – как! Для того, у кого это во рту и в руках – как скипетр и держава…

Кролик оказался действительно свежайшим и нежнейшим. Замочен он был в жирном молоке только, видимо, вчера поздно вечером, а сегодня, ближе к обеду, обжарен, после чего потушен с морковью, петрушкой, с цельными мелкими головками лука, ломтиками розоватого шпика да еще под белым сухим вином.

Облизывая пальцы, генерал Сергеев удовлетворенно кивал:

– А еще его готовят с шампиньонами. Тушат вместе с грибами, потом заливают сметанным соусом, а лучком приправляют исключительно маринованным, мелким, нежным, как детские пальчики. Но и это не всё! Французы, шельмы, знают толк в крольчатине, как, собственно, и во всем остальном.

Генерал мечтательно закатил глаза и стал загибать пальцы, отвалившись в плетеном ротондовом кресле:

– Оливковое масло, горчица, но не наша «вырви глаз», а их – сладковатая, кремовая, куриный бульон, можно из кубиков, красное вино, сухое, конечно, но только не уксус… Боже упаси, Сашок! Лавровый листочек, покрепче, чтобы не крошился… Сейчас удивишься – джем сливовый или конфитюр. Можно и наше варенье, но непременно сливовое. Что еще? Ах да! Крахмал! Ложки две, не меньше! И, конечно, соль, перец, специи по вкусу. Все это, понимаешь, тушится, потом кладется в сотейник, заливается конфитюром или там вареньем, маринадом от лука, опять тушится и потом… жрется! Жена моя, знаешь, как это блюдо готовит, мерзавка! Все за него прощаю! Но это тоже ничего себе! А в Москве готовят переворот! Войска стянули, списки, похоже, какие-то составляют. У нас ведь без этого никак не могут! Вот. А еще кролика, после того, как его вымочат в молоке, хорошо обжаривают, заливают сметаной, засыпают луком, и десантной лопаткой хрясь по кумполу! Здорово, да?

Власин замер с набитым нежнейшим кроличьим мясом ртом, не отрывая изумленных глаз от вдруг посерьезневшего лица генерала. Александр Васильевич торопливо прожевал и проглотил крупный кусок и, едва не подавившись, схватил со стола бокал красного вина. Он отхлебнул сначала половину, потом опрокинул все остальное себе в горло.

– Что вы сказали? – перешел он неожиданно для себя на «вы» с Сергеевым. – То есть, что ты сказал?! По какому кумполу? Почему по кролику?

– По кролику? Зачем по кролику? По нашим соотечественникам! Хотя, впрочем, они тоже кролики, и их все равно к какому-нибудь обеду непременно подадут. С горчицей «вырви глаз», с бульончиком на крови и с солью. А ты говоришь «кролики»…

– Я ничего не понимаю, Андрей… товарищ генерал.

– Сдурел? – Сергеев шутовски завертел головой. – А если французская контрразведка услышит? Что ей прикажешь делать? Нет, они конечно, знают, кто ты и кто я, но есть же обязательные джентльменские правила игры для всех – ничто не называется своим истинным именем.

– Я не понимаю. Сначала ты про кроликов, а потом – переворот.

– Это я к слову, Сашок! Просто завтра тебе придется засесть за две взаимоисключающие бумаги: одна из них о том, как мы будет поддерживать консерваторов, а вторая – как мы будем их, так сказать, мочить. То есть коммунистический план и антикоммунистический. Важно, чтобы оба были выполнены безупречно – искренне и профессионально. Сумеешь?

Власин оперся локтями о стол, потер ладонью о ладонь и внимательно посмотрел в глаза генералу. Он надеялся увидеть в них знак пьяного, не очень умного, но все же безобидного розыгрыша, или даже, как он подумал с несмелой надеждой, сумасшествия. Но глаза Сергеева были серьезны и, как показалось Власину, печальны.

– Я не сошел с ума, мой друг! – кивнул генерал. – Не надейся занять мое место.