— Обо всём этом можно договориться полюбовно. Скажи нам, на какое имущество ты притязаешь. Возможно, в чём-то наши люди перестарались, неумышленно увезли всё то, что оказалось на дощаниках.

   — Ах, перестарались! А пошто моего казака ты или Коська Иванов приказали высечь смертным боем?

   — Сам знаешь, Ерофей, в отряде должен быть порядок.

   — Это же был мой человек. И не вам власть свою над ним показывать.

   — Так о чём мы с тобой договорились?

   — А ни о чём. О чём можно договариваться с непотребными татями?

   — Зачем ты так своих же казаков, промысловиков честишь?

   — Какие вы свои! Шагай к себе и скажи там... С этого места мы никуда уходить не собираемся. Будем брать ваш острожек, коли не придёте с повинной. И учти, нас больше, и у нас имеются пушки. Поэтому мы сильнее. Иди к своим.

   — Жаль, что мы ни о чём не договорились, Ерофей. Выслушай же, однако. Вот что я тебе скажу: коли мы объединимся в один отряд, загасим старые распри, одной зимовки станет мало для такого большого отряда. Хватит ли тогда на всех нас соболя, лисицы и всякого другого зверя?

   — Ишь ты как заговорил!

   — Шли бы вы обратно на Зею, пока Амур не встал. Прозимовали бы там, а мы останемся ради промысла здесь. И всем было бы хорошо.

   — Я вам устрою хорошую жизнь, — с угрожающими нотками в голосе сказал Хабаров. — Иди к себе. И чтоб я тебя больше не видел.

Степан Поляков с удручённым видом от сознания того, что его миссия не удалась, даже, можно сказать, потерпела полный крах, направлялся к стенам городка. Долго барабанил кулаками в ворота, пока они не открылись и его не впустил# внутрь.

Штурм городка люди Хабарова начали с обстрела из пушек. Но оставались только каменные ядра, не начиценные порохом. Они сделали на стенах выбоины, но существенных разрушений не произвели. Ерофей Павлович считал, что отряд Иванова и Полякова уже деморализован и вряд ли способен к долгому сопротивлению, тем более что на стороне Хабарова был значительный численный перевес. К тому же у хабаровцев были пушки, а смутьяны их не имели.

По приказу Хабарова его люди облачились в куяки, приволокли с собой щиты, чтобы загородиться от стрел противника, и стали выглядеть весьма воинственно. Защитники городка дрогнули. В их рядах начался разброд, раздавались выкрики:

   — Нельзя же против своих подымать оружие.

   — Сдадимся на вашу милость. Пощадите.

Убедились Константин Иванов, Степан Поляков и другие главари, что их отряд ненадёжен, что не выдержать ему осады. Да и не желают их люди выступать против своих же, русских, из отряда Хабарова. Вот и не нашли другого выхода, как сдаться на милость победителя.

Иванов с Поляковым и ещё два главаря, Петров и Шипунов распахнули ворота городка, вышли наружу, бросили сабли наземь. Иванов, поступивший так же, подошёл к Хабарову и сказал ему:

   — Твоя взяла, Ерофей. Сдаёмся на твою милость.

Хабаров предпринял расследование. Нашёл виновных в избиении своих людей, один из которых скончался от побоев. Были установлены и случаи разворовывания отрядного имущества, запасов, которыми воспользовались смутьяны. Всего выявили двенадцать наиболее злостных виновников. В назидание другим Хабаров приказал их бить нещадно батогами, предварительно заставив провинившихся скинуть рубахи и оголить спины. От ударов батогами спины наказуемых превратились в кровавое месиво. Двое от ударов батогами скончались, не приходя в сознание.

Однако с четырьмя главарями — Константином Ивановым, Степаном Поляковым и ещё двумя — Хабаров поступил не так сурово, хотя они и были главными заговорщиками, но непосредственного участия в истязании своих противников не принимали. Ерофей Павлович считался с тем, что эта четвёрка пользовалась определённым влиянием на часть отряда, и поэтому, «чтобы другим так воровать неповадно было», Хабаров распорядился заковать их в кандалы и подержать в таком виде несколько дней. Имущество всех наказанных было конфисковано в пользу казны. Когда с главарей цепи были сняты, их привели к Хабарову.

   — Видите, мужики, поступил я с вами, не лютуя, как вы небось ожидали, — обратился он к ним. — Подержал вас малость для острастки в цепях. Наверное, хватит этого. Почему я так поступил? Люди вы знающие, полезные для отряда. Надеюсь, шутить со мной вот так больше не будете. Возвращайтесь к своим делам, трудитесь. И не будьте злопамятными. Лукавый вас попутал. Не поддавайтесь ему впредь. Тогда и мы с вами станем жить мирно, без всяких разладов и ссор. Памятуя ваши прошлые заслуги, не стал против вас зело лютовать. Вот так-то.

Острожек Хабаров приказал разобрать на дрова. Пусть ничто не напоминает о расколе. Разбирать острожек были вынуждены бывшие раскольники со своими главарями. А затем им было приказано поставить для себя жилые избы. Ерофей Павлович не отдавал распоряжения обнести строения рвом или стеной с бойницами, поскольку в этом крае обстановка была вполне спокойна. Окрестное население — гиляки — исправно платило дань и было настроено к русским вполне дружелюбно. Маньчжуры никогда не доходили сюда, до низовий Амура. Казаки из отряда Хабарова занимались рыболовством и пушным промыслом, небольшими группами посещали окрестные гиляцкие селения для сбора ясака. Так прошла зима.

К весне 1653 года, когда Амур очистился ото льда, Хабаров, собрав отряд, погрузив его на дощаники, повёл караван верх по Амуру, к устью Зеи, и вернулся к неосуществлённому намерению поставить здесь надёжный острог, который был бы одновременно базой и прочной крепостью.

Незадолго до отплытия каравана произошёл такой случай: к Ерофею Павловичу явился Калистрат, тот самый, что бежал от Константина Иванова и его сообщников. Будучи чьим-то покручеником, этот малорослый, неприметный мужичонка всю зиму усердно занимался соболиным промыслом. Однако выяснилось, что не только таким промыслом. Часто наведываясь в одно гиляцкое селение, он присмотрел там девицу — гилячку, с которой и пришёл к Хабарову.

   — Батюшка, Ерофей Павлович, дозволь... — робко начал Калистрат, подталкивая вперёд коренастую, малорослую, коротконогую девицу, которую украшали две толстые тёмные косы, спускавшиеся до пояса.

   — Что тебе, парень? — с усмешкой спросил его Хабаров. — Никак милую себе подобрал. Благословения моего ждёшь?

   — Дозволь женой её считать.

   — Звать-то её как?

   — Да имя мудрёное, басурманское. И не выговоришь сразу. Я её на русский лад Агафьей, Агашей называю. У меня старшая сестра Агафья была.

   — И родители девицы согласны на вашу женитьбу?

   — Дело было за калымом, выкупом за невесту. А где мне тот калым собрать, простому покрученику? Я тестю лодку-долблёнку изготовил и ещё медвежонка поймал, чтоб его вырастили для медвежьего праздника. Вот это и сочли за калым. Теперь всё дело за твоим согласием, Ерофей Павлович.

   — Моё согласие — дело немудрёное. Да как же без попа? Кто твою Агафью окрестит, кто вас обвенчает?

   — Пошли, батюшка, нижайшую просьбу в Якутск, а то и тобольскому архиерею. Прислали бы к нам на Амур своего попа. Отряду потребен пастырь. Не мне одному... Ведомо мне, что и другие молодые мужики на туземных девок заглядываются. Дозволь пока жить с Агафьей как с женой без венчания.

   — Просьба-то твоя необычная. Не берусь, Калистрат, дать тебе скорый ответ. Соберём совет и решим.

Совет собрали. Сподвижники Хабарова с любопытством и критически разглядывали Агафью, её одеяние. На ней были сапоги из нерпичьей шкуры, меховые штаны, длинная рубаха или кафтан из рыбьей кожи, на шее — стеклянные бусы. Наверное, думали мужики — и что нашёл Калистрат в этой невзрачной, малорослой гилячке. Какие силы влекли его к ней? Неужели только зов плоти? Даурки, дючерки, тунгуски и то миловиднее выглядят. Но перечить Калистрату никто не стал. А Третьяк Чечигин произнёс:

   — Не наша вина, что при отряде нет своего пастыря. Ватаги уходят из Якутска открывать новые края, идут на дальние реки, живут там годами, обзаводятся семьями. У них невенчанные туземные жёнки. Нарождаются ребятишки, полукровки. А по возвращению в Якутск прикрывают мужики свои грехи, крестят жёнок и прижитых в грехе ребятишек, идут под венец. Калистрат пострадал в полоне у Коськи Иванова, так пущай и ему выпадет радость.