— В нелёгком положении мы с вами оказались, други, — обратился он с такими словами к отряду.

   — Пошто оно нелёгкое? — спросил кто-то из казаков.

   — А вот пошто... посудите сами. У нас всего семьдесят человек в отряде, а у Лавкая тысяча всадников. Силы-то неравные. Можно ли при таком неравенстве рассчитывать на победу?

   — Нет, конечно, — отозвался Никифор, ставший теперь казаком.

   — А мы ещё надеемся на победу над непокорными людишками, чтоб привести их под высокую государеву руку, брать их крепостцы. Выходит, отрядик в семьдесят человек станет страх наводить на тысячу человек. Не безрассудные ли это помыслы? Что скажете?

   — Истинно говоришь, Ерофей, — сказал кто-то.

   — Истинно, — раздались голоса.

   — Вот и выбирайте. Либо уведём наш отряд в Якутию из-за неспособности решить задачу. Либо найдём, как увеличить наше воинство, и продолжим дело.

   — Не возвращаться же на Лену с пустыми руками, — воскликнул Никифор.

   — Тогда отходим в первый Лавкаев городок, — сказал Ерофей Павлович, — укрепим его. И можем ждать нападения превосходящих сил. Основные силы остаются там, в городке. А я с малыми силами отправлюсь в Якутск за подмогой.

Все согласились с планом Хабарова, и отряд отправился к верхнему городку, которому надлежало стать опорным пунктом.

Зима была на исходе. Днём начинало припекать солнце, и на снегу кое-где образовывались лужицы. Ерофей Павлович, взяв восемнадцать человек, направился в Якутск. На Амуре осталось пятьдесят два человека под предводительством Дружины Попова.

Хабаров со своей частью отряда решил пройти на лыжах до прежней стоянки на реке Тугирь, где были оставлены дощаники. Преодолели перевал через Камень и спустились к верховьям Тугири. Там встретилось тунгусское стойбище из двух юрт. В стойбище Ерофей Павлович нанял несколько оленьих упряжек, которые и доставили его небольшой отряд к впадению Тугири в Олёкму.

В числе спутников Ерофея Павловича оказался его бывший покрученик Влас Галямин, обрабатывавший участок земли на Киренге. В прошлом это был искусный плотник-корабел. Хабаров поручил ему осмотреть оба дощаника и выбрать более надёжный для дальнейшего плавания. На поверхности реки то тут, то там чернели полыньи. Лед, сковывавший реку, становился хрупким и ненадёжным. Ерофей Павлович принял решение дожидаться того момента, когда река вскроется ото льда и можно будет продолжать путь уже по воде. Влас тем временем занялся мелкой починкой дощаника. Не отыскались вёсла. Видимо, кочующие тунгусы воспользовались вёслами как дровами и сожгли их на костре. Пришлось срубить лиственницу и вытесать из неё новые вёсла.

Река очистилась ото льда в начале мая. Тогда, разместившись на дощанике, и тронулись в дальнейший путь. Всю дорогу Хабаров вёл беседы со спутниками, подготавливая их к встрече с воеводой.

   — Уразумели, мужики, какова цель нашей поездки в Якутск, к воеводе Францбекову? — вопросил он.

   — Известное дело... Подмоги просить будем, — отозвался Галямин.

   — Воеводу мы должны убедить, что нам нужна солидная подмога. Зело нужна. Без неё дауры и дючеры, подстрекаемые маньчжурами, передушат нас, яко слепых котят.

   — Ты уж, Ерофей Павлович, проси доброй подмоги. Воевода тебя послушает, — высказался кто-то из служилых.

   — Поход наш будет успешным и даст нам возможность закрепиться на Амуре, коли привлечём в отряд как можно больше людишек. Пока же, сами зрите, силёнок у нас маловато. А чтоб заинтересовать Францбекова в Амурском крае, расхваливайте его на все лады, коли доведётся вести разговор с воеводой, его помощниками или с кем-нибудь из его окружения.

   — Да уж постараемся, — согласился Галямин.

   — Расхваливайте край на все лады. Он и в самом деле того стоит. Пусть воевода уразумеет, что Амурский край принесёт ему великие выгоды.

Вот и Якутск. Показались стены острога, купола церквей. Казаки, основавшие Якутский острог в 1632 году на правом берегу Лены, избрали для него неудачное место. В половодье река затопляла посад, подбиралась к самым стенам и башням острога. Десять лет спустя Якутский острог был перенесён на левый, более возвышенный берег, меньше страдавший от паводков. С тех пор прошло совсем немного времени — каких-нибудь семь-восемь лет, — но какие же перемены произошли.

Острог с посадом раздался вширь, внутри него выросли роскошные воеводские палаты с гульбищем и большим собором. За пределами острожных стен появились новые лавки купцов, расширился гостиный двор, посад украсила церковь. Город строился и рос вширь, и теперь его чаще называли Якутском, а не Якутским острогом.

О прибытии Хабарова стражник доложил воеводе. Францбеков сам вышел на гульбище и воскликнул:

   — С чем прибыл, Хабаров? Надоел Амур? Просишься обратно на Киренгу?

   — Шутить изволишь, батюшка. К Амуру я привязан всей душой.

   — Это хорошо, коли всей душой. Тогда идём ко мне. Расскажешь о своих делах.

   — Дозволь двоих людишек взять с собой. Коли чего запамятую, они подскажут.

   — Забирай и людишек.

Вместе с Хабаровым поднялись в палаты воеводы Влас Галямин и Харитон Шаронов. Палата, куда их привели, скорее напоминала кабинет священнослужителя высокого ранга — в углу целый иконостас, множество лампад, запах свечного нагара, а на рабочем столе воеводы — раскрытое Евангелие. Выкрест Францбеков слишком настойчиво старался демонстрировать свою религиозность.

   — Так с чем прибыл, Хабаров? — повторил свой вопрос воевода, усаживаясь за стол в мягкое кресло и жестом приглашая Хабарова и его спутников занять места на скамье.

   — Сперва хотел бы, батюшка Дмитрий Андреевич, о крае, откудова мы прибыли, без утайки поведать. Зело богатый и пригожий край.

   — Рассказывай.

   — Луга с высоченными травами, кои человека с головой скроют. Хлеб на полях может уродиться всякий. И ячмень, и просо, и горох, и конопля. И ещё всякие известные только местным жителям полезные растения, нам неведомые.

   — А не врёшь, Хабаров?

   — С чего бы мне врать? Поклянусь перед образами.

   — Коли поклянёшься, тогда верю. Как полагаешь, приамурская земля сможет обеспечить хлебом Восточную Сибирь?

   — Сможет при одном непременном условии.

   — Каково же это твоё условие?

   — Коли Амур заселим русскими хлебопашцами.

   — Подумать над этим надо. Ты мне лучше скажи, как там с добычей соболя и прочего пушного зверя?

   — Соболь на Амуре отменный, лучше Ленского. Да и всякого другого пушного зверя там много. Верно я говорю?

Последние слова были обращены к спутникам Ерофея Павловича. Те поддакнули:

   — Истинно глаголешь, Ерофеюшка, — подтвердил Галямин.

   — Истинно, — как эхо повторил Шаронов.

   — И рыбой всякой Амур богат, — продолжал Хабаров. — Как наша Волга-матушка или даже побогаче Волги. Особенно осётра в Амуре много. И ещё хотел бы обратить твоё внимание, воевода...

   — Говори, на что я должен обратить внимание.

   — Путь от Лены до Амура долог и нелёгок. Реки Олёкма и Тугирь порожисты. На порогах и перекатах дощаники ломаются. Недурно бы на середине сего пути, там, где Тугирь сливается с Олёкмой, поставить острожек с отрядом.

   — Напиши своё предложение да обоснуй его. И ещё скажи мне, кто южные соседи приамурских народов?

   — С уверенностью сказать о них ничего не могу, лишь кое-что от дауров ведомо. Зовут этих соседей как-то на свой лад. Над амурскими народами они не властвуют, но в прежние времена совершали набеги на дауров и дючеров, грабили их, уводили в полон. Народы Амура нуждаются в нашей защите от таких набегов, грабежей. Довелось мне беседовать с даурской бабой, женой князька. Её во время давнего набега южные люди взяли в полон и увезли на юг. Та баба по имени Моголчак рассказывала, что у тех южных людей большое войско с огненным боем. А привезли они пленницу в большой город с каменными стенами и многолюдными базарами. Потом родные выкупили женщину из полона и вернули к мужу.