— В законах об этом ничего не сказано.

   — Закон можно толковать по-разному и дополнять. Подумай об этом.

Ерофей Павлович сразу не додумался, к чему такой разговор затеял воевода, лишь потом пришла ясность: Головин хотел бы увеличить поборы с держателей земельных наделов, и Хабаров мог стать первой жертвой.

   — О чём я должен подумать? — спросил с напускным простодушием Хабаров.

   — Я думал, что ты понятливей, — ответил ему неопределённо Головин.

К великому облегчению Ерофея Павловича воеводы со свитой уехали в Усть-Кут. Остался только сопровождавший воевод торговый человек Иван Сверчков. Он сговорился с Хабаровым о покупке у него шестисот пудов ржаной муки и выплатил аванс.

Хабаров был осведомлён, что в Якутске некоторое время тому назад произошёл переворот: атаман Ходырев лишён власти. Его разоружили, на всё его имущество был наложен арест. Парфёну Ходыреву вменяли в вину безудержное казнокрадство, разворовывание государственной казны, великое злоупотребление властью. После его свержения власть в Якутске оказалась у письменного главы Василия Дмитриевича Пояркова, человека крутого, своенравного, но деятельного и способного администратора. Он и правил в Якутске до приезда воевод.

Как только Лена очистилась ото льда и стала доступна для плавания, Поярков отправился встречать воевод. Всю дорогу он думал свою думу. Без воевод он был первым человеком среди именитых людей, которым принадлежала власть в Якутске. Теперь все они будут отодвинуты на задний план. О властолюбии и деспотизме Петра Петровича Головина до Пояркова доходили слухи. Ехал в Якутск Головин, окружённый сонмом своих людей. Вряд ли Поярков при новой раскладке сил останется здесь при власти, будет для воевод лицом желанным. Поэтому Василий Данилович серьёзно задумывался об экспедиции в какой-либо отдалённый край к югу от Лены, где, как говорят, протекает неведомая великая река. Открытие новых земель, установление там российской власти с объясачиванием туземных племён — это и престижно, и от якутских воевод будешь в отдалении.

Разговор Пояркова с воеводами прошёл дружелюбно. Проницательный и далеко не глупый письменный голова принялся всячески льстить воеводам, особенно Головину, сразу уловив, что Пётр Петрович претендует на главную роль, а Матвей Богданович Глебов из-за своего мягкого, уступчивого характера, способен играть лишь второстепенную роль.

   — Я временно стоял у кормила власти, — начал Поярков свою хитрую речь, — поэтому не судите меня строго. Бесконечно рад передать бразды правления дельным людям из нашей матушки-Москвы. А если позволите, хотел бы высказать свою просьбу.

   — Говори. Какова твоя просьба? — спросил его Головин.

   — Дозвольте отправиться в дальние края, чтоб приискивать новые землицы, осваивать их богатства и расширять вашу власть далеко за пределами воеводства.

   — Хорошо говоришь, казак, — ответил поощрительно Пётр Петрович. — А куда же хотел бы податься?

   — По слухам, к югу от Лены, за горными хребтами протекает великая и многоводная река. Зимы там мягче, чем на Лене, а земля плодороднее. Надо полагать, что и возможностей для хлебопашества там больше.

   — Отпускаем Пояркова исследовать великую реку и привести тамошних жителей под государеву руку? — обратился Головин к Глебову. — Пусть слухи о великой реке станут былью.

Глебов молча кивнул головой.

   — Не скажешь ли, Поярков, что за человек Ерофей Хабаров? — спросил вдруг Головин. — Хозяйство-то прибыльное, а делиться с государством своей прибылью не расположен. Скупердяй.

Поярков уловил, что Хабаров не пришёлся ко двору и вызвал осуждение со стороны воеводы, поэтому он решил поддакивать Головину.

   — Известный на всю Якутию скупердяй. Прижимистый мужик.

— Посмотрим, посмотрим, — многозначительно и неопределённо проговорил Пётр Петрович.

Слухи из Якутска доходили до Хабарова. Многое рассказывали ему промышленные и торговые люди, возвращавшиеся из центра воеводства, о том, как торжественно Якутск встречал воевод, и о том, что между собой они не ладили с первых дней. Головин всё настойчивее стремился забрать бразды правления в свои руки. Желая увеличить площадь пашенных земель, он посылал служилых людей для поисков свободных от леса пространств по верхней Лене и её притокам. Знал Хабаров и то, что с неугодными людьми воевода круто расправлялся, приказывал всыпать батогов, бросал их в тюрьму.

Головин задумал утяжелить ясачные повинности, а для этой цели решил провести перепись населения. Это начинание вызвало всеобщее недовольство. Ко всему прочему воевода перессорился с местным духовенством. Он рассчитывал, что пастыри станут его послушным орудием, но начались мелкие раздоры с духовными лицами, постепенно вылившиеся в конфликт. Головин поссорился даже с личным духовником, иеромонахом Симоном, пытавшимся вразумлять воеводу, указывать на его неправедные поступки. Перессорившись с духовенством, воевода заковал Симона в оковы и бросил в тюрьму. Другой священник, Стефан, также был брошен в тюрьму, и лишь в случае крайней нужды его выводили под охраной в храм, чтобы совершал необходимые требы или молебны. Священника Порфирия сковали цепью в колоде и подвергли пытке. Церковные службы в Якутске почти прекратились.

Злоупотребления Петра Головина привели к общему недовольству в воеводстве. Окружение воеводы раскололось на два неравных лагеря. Головину противостоял и Матвей Глебов, к которому присоединился дьяк Ефимий Филатов, а также многие другие лица. Дело даже дошло до драки в приказной избе между представителями двух лагерей.

Действия Головина привели к бунту, охватившему многие якутские волости, население которых отказывалось выплачивать ясак. Бунтующие саха толпами подступали к Якутску и были уже в непосредственной близости от его стен. Головин, не ожидавший такого, оказался в полной растерянности и стал валить вину за случившееся на Глебова, дьяка Филатова, духовенство и других неугодных ему лиц в поспеши разделаться со своими недругами. Дьяк был наказан домашним арестом. Такая же судьба постигла и второго воеводу. Головин обвинил их в том, что они попустительствовали бунтовщикам, в их намерении захватить оружие и поджечь острог.

Все сколько-нибудь яркие представители якутского казачества, в том числе Поярков, Стадухин, Дежнев и другие, старались всякими правдами и неправдами покинуть Якутск, чтобы избежать общения с деспотичным воеводой, предпочитая суровую службу в дальних краях.

Такая напряжённая обстановка не могла не сказаться на судьбе Ерофея Павловича Хабарова. Воевода Головин решил завладеть его хозяйством и согнать с освоенной им земли. Пётр Петрович сознавал, что для содержания большой охраны острога нужен хлеб. И хотя воевода вёл розыск новых мест, пригодных для заведения пашни, с этой целью направлял служилых людей в верховья Лены, на Олёкму, но охотников заняться хлебопашеством не находилось, а хлеб, занятый у Хабарова, к тому времени был съеден.

Тогда Головин прибег к крайним и самовольным мерам: направил к Хабарову доверенного человека из своего окружения с распоряжением освободить занятую его хозяйством землю, которая должна перейти под казённую пашню.

   — Почему? По какому праву я лишаюсь земли? — спросил с возмущением Ерофей Павлович.

   — Так угодно было распорядиться воеводе, — ответил человек, явно сочувствовавший Хабарову.

   — Но почему? Ведь это грабёж... Разве я мало сил и средств вложил в эту землю?

   — Наверное, немало. Но воевода изволили заметить, что приобретение земли не было оформлено по всем законам.

   — Где тому доказательства? — спросил Хабаров, но ответа не услышал, лишь заметил, как посланник Головина пожал плечами.

   — Впрочем, Пётр Петрович изволили заметить, коли угодно тебе продолжать заниматься земледелием, можешь выбрать надел на Киренге, — сказал он.

Хабарову было ясно, что занятый у него для нужд якутского отряда хлеб был съеден, нужны новые хлебные запасы, а все усилия воеводы завести казённую пашню оказались тщетными. А угодья, освоенные Хабаровым, уже давали неплохой урожай, вот воевода и положил на них глаз, решив сделать их казённой пашней, нанеся Ерофею Павловичу огромный по тем временам материальный ущерб, оценённый в пятьсот рублей.