– Не языком…

И то верно: что порох, что праведный гнев – трать бережно, и только в цель.

Коштике тоже бы силы не в слова всаживать, да уж больно пёрло наружу озорство. Натура будоражила. Не было в нём надлежащей мрачной серьёзности. И чего к Хлочу прибился?

Правда, и весёлость – штука полезная. К примеру, противника отвлечь и раззадорить, на промашки подбить. В сердцах чтобы щедро жахал на полку порох. Рано ли, поздно – кончится. Во всяком случае, ему, Коштике, уж пора бы дорожить этим добром. Да и товарищам. Уж больно рьяно и увлечённо грохочут и хохочут…

Хохочи, не хохочи – а чем Гназдов покоробишь? И прицепиться-то не к чему: куда ни кинь – молодцы. Но знала кошка – всего обиднее, когда за душевную помощь – чёрная неблагодарность. Хороший повод. Ори себе из-за развилки дуба:

– Что, сердобольные? Пожалели убогого? Это я вам ещё не все сказки рассказал. Самая смешная у меня – про слезливых олухов, что ко всякому вранью – с разинутым ртом!

Гназды как не слышали. А чего слушать? Обидно, конечно, но не обидней, чем видеть раненого Василя и ощущать полную беспомощность. А что куражится кошка и шапкой над развилкой дразнится – так ясно, на палке шапка: больно резво попрыгивает, даже для весёлого Коштики. Да и не дурак он – башку выставлять.

– Прилежней, ребята, слушай, – бросил своим Иван. – Слева-справа… Снег-то скрипучий. А лес частый. Успеем, перекинемся.

Как ни орал Коштика, и как ни палили из-за просеки – а безмолвия зимнего леса уничтожить не удалось. Промеж залпов и кошачьих воплей – слышно было, как мягко падают комья снега, шуршат колышимые ветром ветки дерев. И приметную человечью поступь уловить представлялось вполне возможным. Слушай только.

Гназды слушали. И услышали. Не поступь, не снежный хруст, не тихий шаг, а два громких выстрела слева. Один – и сразу второй. Гулко раскатилось – и близко совсем. «Враг!» – дёрнулась душа. И туда же дёрнулись стволы ружей. Оказалось, запросечным молодцам только того и надо.

Двоих в обход отправляя, уговорились: вы, ребята, с тылу подберитесь и бейте, кого успеете, а как оставшиеся к вам развернутся – мы дружно навалимся. Потому, не осторожничая более, разбойнички из-за ёлок повыскакивали, и Коштика на дубу уже не шапкой на палке, а лихой башкой высунулся. Ну, тут же и получил. И полетел, сердешный, с высокой развилки, налету разворачиваясь по-кошачьи, с таким оглушительным: «Вяяя», – какого сроду не издавал.

Не вышел наскок. Сходу сообразили Гназды, к чему дело идёт, и ружья успели назад перевести, ибо слева хоть и палили всерьёз – а не по Гназдам. По лихим молодцам. В единый миг один рухнул, тут же второй. А третьего Иван порешил. И всё. Рассеивался среди потрёпанных ёлок пороховой дым, и воцарялась прежняя тишина. Ни выстрела.

Несколько мгновений осознавали Гназды тишину… Похоже, взаправдяшняя. Доверяясь нюху, Иван опустил ствол ружья, приказал братьям:

– Ну-к, бдите на всякий случай, – а сам, оставив спасительное дерево, побежал к Василю. Из-за другого дерева выскочил Азарий. Вдвоём принялись перевязывать пострадавшего. Голенище пришлось разрезать. Скрученным платком придавили сочащуюся кровью рану, плотно замотали в полосы рваной ветошью. Нашлась у Ивана ветошь за пазухой. Тётка Яздундокта, спасибо, навязала. А он ещё брать не хотел:

– Да на что? В сраженье, что ль, идём? Ну, сунь в тороку, раз тебе так надо…

– Нет, не в тороку, не спорь с тёткой, а за пазуху, благо изнутри кафтана жена подшила, не поленилась, вот и уважь, – сварливо настаивала та, – и чтоб под руками всегда была: не знаешь, когда настигнет. Бывает, и до тороки не дотянутся…

Вот ведь премудрая старуха! Всем четверым племянникам насовала. И каждый всласть попрепирался. Не любят молодцы, когда тётки учат.

Василь до того ослаб, что шевельнуться не мог. Без конца теряя сознание, он смотрел туманными глазами на брата и друга, а видел ли – поди разбери. Пытался что-то произнести, а уста даже не размыкались. Большей же частью уносился в свои зубчатые красно-чёрные видения, и из этих видений как будто кто-то уже отвечал ему…

– Ничего, потерпи, братку, – ободряюще бормотал Иван, накручивая на его приподнятую ногу ветошь, – с Гназдами всякое случалось, а ничего, выкарабкивались… Рана твоя не страшная… только крови много ушло… обойдётся, краше прежнего будешь… щас притихнет руда… а там и заживать начнёт… – и тревожно позвал, – слышь, братку?

Василь не отвечал.

– Васику! – заглянув в потусторонние глаза, позвал Зар. А потом не удержался. На чёрную бороду упала тяжкая капля и застыла сосулькой.

– Чего стоите?! – рявкнул на братьев Иван. – У кого крепкое что есть?

Никола спохватился, бросил ружьё, вытянул из-за пазухи баклажку:

– Вот, Иване, самая, что ни на есть… – и опять в ружьё.

Иван открыл закатанную в войлок посудину и, каплю за каплей, стал осторожно цедить Василю в рот, раздвигая пальцами губы.

– Ничего… – приговаривал он со всем спокойствием, какое наскрёб внутри. – Обойдётся.

Никола и Фрол глядели в оба, но ёлки шевельнулись не за просекой, а слева, откуда только-только раздавались выручившие Гназдов выстрелы. А ещё раньше еловых шорохов прозвучал издали знакомый голос:

– Братцы!

Гназды ушам не поверили:

– Меньшой?!

– Стаху?!

Стах оказался не один. Следом из снеговых лап выступил невысокий мужичок в сером полушубке и, остановившись, разглядывал честно́е собрание внимательными, весёлыми – и тоже серыми глазами. В этот туманный февральский день всё вокруг казалось серым. Серое небо, серая чаща, серый истоптанный снег, серые стволы деревьев – серые стволы ружей… Лишь красное пятно на снегу выпадало из общего бесцветья. А ещё слабый свет намечавшегося заката.

– Ты откуда тут, Стаху! – пошли сыпать вопросами Гназды.

Младшенький руками развёл:

– Да едем себе, слышим – стреляют… Вот, прошу жаловать, - кивнул он на спутника, – Харитон, хороший человек. Верный глаз, верная рука. И душа. Вы-то какими путями?

– А мы про твою́ душу, братку, – без обиняков сообщил Иван.

Что ж? Разве не знал Стах, чем увенчается его встреча с братьями. Знал. Однако вышел к ним. В лихую пору всё другое прочь – иди на выручку, а там что Бог даст.

– Чай, не враги… – промолвил Стах, не опуская взора.

– Потому и говорю, как есть, – вздохнул Иван. – Веди в хоро́мы, – и тихо пояснил, - беда у нас…

– Чего? – дрогнул Стах.

– Василь ранен.

Только сейчас, приблизившись, рассмотрели молодцы лежащего Василя и багровое пятно под ним. Стах рванулся к брату и растерянно замер. То, что он видел, казалось невероятным – и хотелось развести его руками, прервать, как дурной сон. Разве мог быть живой и добродушный Василь таким серым и неподвижным, точно слеплен из окружающего снега…

Стах в ужасе взглянул на Ивана.

– Бог милостив… – хмуро проговорил тот.

А Харитон посмотрел – и, ни слова не говоря, выбрался на просеку и зашагал в том направлении, откуда оба пришли.

– На санях мы… – пояснил Стах при вопросительном взгляде старшо́го.

Фрол тем временем ружьё закинул за плечо.

– Молчат, – проговорил задумчиво. – Если кто и остался, побоится себя обнаружить.

И добавил:

– Лошадей надо поискать. Куда их понесло…

– Погоди, – остановил его Иван, – два татя в обход пошли. Где-то притаились.

– Если двое – тех уж нет, – неожиданно уведомил всех Стах.

Гназды озадачено уставились на него.

– Обоих уложили, – подтвердил Стах. – Харитон не промахивается. А первого я: узнал его…

– Узнал?