— Что, портится? — удивленно спросила я, задирая голову. День был светлый, небо — темно-синее и пока чистое.

— Пока нет, — отозвался напарник. — Но ветер пахнет переменой. Может сегодня, может — завтра, но жди беды. Кроме того, ты, может, и забыла, но сегодня — твоя любимая Осенняя Околица.

— Сауинь — сегодня?!

— Да-да, грызун.

— Ну вот, — у меня резко испортилось настроение.

— А ты что, надеялась в Семихолмовье раньше вернуться?

Я рассердилась и отвернулась от напарника с его совершенно неуместными шутками. Что может быть лучше, чем встречать Ночь Сауинь у подножия пиков Итерскау, где каждая пядь земли настолько полна магией, что та щекочет пятки даже сквозь толстые подошвы? Прелесть-то какая, просто места себе не могу найти от счастья!

— Ой, брось, Белка, ты что, серьезно думаешь, что что-то может случиться именно сегодня только потому, что Околица? Сказки это все!

— А ты поменьше мне напоминай — глядишь, и думать об этом перестану.

— Ладно-ладно. Идем уже, поднимайся.

Восточные отроги были невероятно величественны. Куда тут мирным видам одомашненных Сандермау! Скалы здесь были такие отвесные и неприступные, что даже самая мысль о том, чтобы забраться на них, казалась кощунственной. Тропка, по которой мы шли, была довольно крутая и кое-где позволяла смотреть сверху на весь бескрайний лес, который мы пересекли. Я пользовалась этим вовсю, постоянно мотая головой и стараясь увидеть как можно больше — настолько невероятными мне казались эти пейзажи. Днем не было слышно никаких песен и флейт, но при этом впечатление по-прежнему создавалось необыкновенное. Каждый в своей жизни хоть раз употреблял выражение “мертвая тишина” — но не думаю, чтобы многие могли бы вообразить тишину живую. Святоша шагал вперед, упорно высматривая пещеру, в которой мы могли бы провести ночь. Меж скал гулял порядочный сквозняк, и поддержание костра при таком подвижном воздухе могло обернуться большими трудностями.

Однако еще через некоторое время мы поняли, что с ночлегом проблем не будет: все чаще и чаще по пути стали попадаться гроты, так что скалы казались прямо-таки испещренными ими. Когда солнце начало тонуть в туманных далях, оставленных нами не так давно, мы выбрали одну из пещер — ту, к которой было легче всего добраться от нашей тропы — и принялись устраиваться на ночлег.

— Эх, — сказал Святоша грустно, разделывая дневную добычу для ужина. — Было бы больше времени — я бы тут копчение устроил.

— Что вы имеете в виду? — спросил Басх.

— Ну, вяленого-то мяса мы лишились. Копченое могло бы его заменить.

— Помолчи, а, — попросила я, так как у меня при мысли о копченом окороке сама собой вообразилась кружка имбирного эля и потекли слюнки.

— Чего это “помолчи”? А как будем назад добираться, ты подумала? Нет? Так я и знал.

— Тьфу на тебя, — огрызнулась я. — И так невесело. Под одеяло хочется.

— О, разнылась. Значит, все, как всегда. А то я уж беспокоиться начал.

Погода тем временем отказывалась подыгрывать моему напарнику, оставляя небо ясным и чистым, хотя и темнеющим стремительно. Вечерняя заря дотлела, оставив нам скалы, залитые светом уже слегка схуднувшей Луны, и бездонную пропасть над головой, полную колючими зимними звездами. Я любовалась ими, усевшись у входа в пещеру и упорно пропуская мимо ушей любые попытки Святоши забить их страшными сказками. А в Семихолмовье сейчас половина жителей греют зябнущие руки о глиняные кружки с глоггом или еще какой пряной, горячей прелестью… готовятся слушать традиционные былички, жаться друг к другу, вздрагивая от каждого стука обнажившихся яблонь в туманные, запотевшие окошки... Брр.

Потянуло опять морозным ветром с Ветрил Мира. Я высунула язык и попробовала его на вкус, ничего особенного не почувствовала и решила, поежившись, вернуться в пещеру.

— Слушай, сказитель, — сказала я Святоше, присаживаясь к уютно потрескивающему костру, который тот умело поддерживал, кормя его с рук сухим валежником. Огонь урчал и ласкался к нему, словно рыжий кот. — Давай сменами махнемся.

— Что, совсем сон одолел? — сочувственно спросил тот.

— Есть немного.

— Ну, ложись тогда. Так уж и быть. В плащ получше завернись, сквозит...

— Прошу прощения, — вмешался Басх. Я уже закрыла глаза и приготовилась провалиться в сон, позволяя чужому голосу выгнать из моей головы последние мысли. — А вы уверены, что мы не потеряли тропу?

— С чего бы? — голос Святоши. — Ничуть... Не так уж тут пока с перевалами плохо, чтобы заблудиться.

— Но ведь... — и тут я в последний раз зевнула, не услышав продолжения.

...Кто-то тряс меня за плечо. Не суматошно, пытаясь любой ценой лишить меня драгоценного покоя, а очень осторожно и даже неуверенно. Чувства утверждали, что я проспала хорошо, если час, и до моей смены можно еще вполне неплохо отдохнуть, но тряска не прекращалась.

— Ну, прекрати, а, — вздохнул Святоша над моим сонным трупом. — Вот сейчас ты уже притворяешься.

— Да, — созналась я и открыла глаза. — Что тебе нужно? Моя смена, что ли?

— Нет. Эй, эй, стой, не отворачивайся! Поверь, будет лучше, если ты проснешься.

Я села на одеяле — которых, кстати говоря, осталось только два. Одного мы лишились после побега от Жертвы ради Мести. Это не особенно нас беспокоило, ведь спать мы могли поочередно на одном, но вот сидеть кому-то теперь приходилось на холодных камнях. Мои глаза никак не желали открываться, а тело ныло от напряжения, которое сон не успел растворить... Я потерла опухшие веки и сумела-таки вырваться из небытия.

— Ну, что такое? — зевая, спросила я.

— Не знаю, на самом деле, — сказал Святоша. У него сна не было ни в одном глазу, даже наоборот. — Снаружи что-то странное творится.

— Ну почему, почему я так и знала, — проворчала я, откидывая плащ ноющей от сапога ногой. — Вот как чувствовала!..

— Тише ты, историка не буди. Может, ничего там нет такого...

Внезапно наше убежище озарилось резкой, странной вспышкой, словно там, снаружи, лопнул световой пузырь. Не сговариваясь со Святошей, мы вскочили и выбежали наружу.

— Ох ты ж... — только и сказал мой напарник, созерцая открывшуюся нам картину.

В небе мерно полыхали пурпурные полосы, то вспыхивая, то истончаясь и походя на необыкновенно яркие лютневые струны. Откуда-то с севера, с Итерскау, начинали двигаться по ним слепящие снопы света, летели быстро, озаряя скалы неестественным, просто-таки мертвенным сиянием.

— Ну ничего себе, сказочка на Околицу... — пробормотал Святоша, ошалело задрав голову и не думая о том, что куртка на нем расстегнута и трепыхается на окончательно сбрендившем ветру.

— Об-б-бал-д-деть, — стуча зубами то ли от страха, то ли от холода, выдавила я.

— Дикие Звезды! Они опять запускают их! — донесся голос снизу, откуда-то с тропы, по которой мы пришли днем.

Святоша молниеносно толкнул меня в пещеру — как обычно в таких случаях, не интересуясь моим мнением — следом юркнул сам, и мы стали осторожно наблюдать за подъемом. В таком освещении не приходилось опасаться, что нас выдаст костер: то и дело окрестность озарялась пурпуром, приобретая такую фантасмагорическую яркость, что наш очаг остался бы просто незамеченным.

События же не заставили себя ждать: послышался топот, и мы увидели, как по тропе неслись ввысь несколько человек. Легко было разглядеть их одежду и снаряжение: кирасы из толстой кожи, покрытые какими-то рисунками, теплая, явно меховая обувь, луки и поясные колчаны, отблески коротких мечей. Капюшоны не давали рассмотреть их лица, но было очевидно, что это отряд разведчиков.

Наша пещера была расположена несколько выше тропы, поэтому мы продолжали осторожно за ними наблюдать. Они бежали быстро, но, похоже, бесцельно, потому что как раз неподалеку от нас остановились как вкопанные, и один из них снял капюшон.

Очередная вспышка озарила его худое лицо, показавшееся мне усталым.

— Что будем делать? — спросил он, обращаясь, по-видимому, ко всем товарищам. — Пока они не закончат запускать Звезды, мы отрезаны.