У Васи были какие-то планы на остаток дня, и он нас покинул, а мы с Аршиком поехали к Ольге в квартиру, чтобы накормить кота и забрать кое-какие вещи. То ли это выставка так повлияла на нас, то ли Ольгина квартира… Если бы меня спросили, как мы занимаемся с ним любовью, то я, к удивлению своему, не смогла бы ответить точно. Очень часто я не знаю, что он делает. Я улетаю куда-то и не всегда помню, что делал он, что чувствовала я. Слышали вы иногда, как с шумом сходит с каменистого берега волна, шевеля гальку? Иногда я чувствовала себя таким берегом. Знаете, как иногда лопается воздушный шар, который надули сверх меры? Иногда я чувствовала себя этим воздухом, который больше ничто не сдерживает. Каждый раз он дарил мне новое понимание того, кто есть я. Каждый раз я чувствовала себя то руслом реки, через который пронеслась лавина и затопила все вокруг; то океаном, каждая молекула воды в котором вдруг стала живой счастливой искоркой; то дрожащей трубой, нет всеми трубами огромного органа вместе, и даже не это, а мелодией, которую на этом органе играл мастер; то воздушным шаром, раздувшимся до размера вселенной и разорвавшимся в бесконечность. И из каждого наслаждения я выносила толику нового понимания жизни, себя и своей роли в ней. Это было расширение границ понимания себя, знания, опыта и осознания. Я становилась не просто счастливее. Я становилась… мудрее.
– Неупиваемая ты моя чаша, – сказал Арш, повернувшись на спину и закрыв глаза.
Я едва слышала его. Я лежала, я плыла где-то в небе среди своих разрешительных слез, которые так и не долетали до земли, и думала: «За что мне такое счастье? Во мне нет столько «спасибо», чтобы вернуть ему за то, что он во мне находит и помогает почувствовать». И все же я чувствовала, что выстрадала его сама, заслужила своей болезнью, своими несчастьями.
Рядом на постели примостился Степка. Он вернул меня в реальность тем, что внезапно укусил за ногу. Я засмеялась.
***
Фестиваль татуировки произвел впечатление скорее не на меня, а на Аршика. И больше всего его поразил конкурс на самую уродливую татуировку. Одна за другой на сцену выходили «расписные» красавицы. Аршик сказал:
– Ты заметила, что самый частый ответ на вопрос, почему вы решили сделать именно такую тату, был: «Я просто доверилась мастеру»?
– Ну и что особенного? – спросила я скучающим тоном.
– Я ведь в каком-то роде тоже мастер. Мне бы так доверяли. Самость – это же грех. Вон, у Андрея спроси. – И он засмеялся.
После фестиваля, мы вышли из клуба «А2» 19и решили пройтись пешком. Мы двигались вдоль Каменноостровского проспекта, но дворами.
– Васин маршрут, – сказал Аршик. – От сада композитора Андрея Петрова и почти до самой Горьковской можно идти через дворы и ни разу по проспекту. Только через улицы переходить.
– Что за прелесть идти мимо помоек и гаражей? – Спросила я, но он не ответил.
– Ну, как тебе «Окаянные мальчики»? – Спросил он через какое-то время про выступление музыкантов, которое завершало фестиваль перед шибари-шоу.
– Я почему-то про вас с Васей подумала, когда название услышала, – сказала я и засмеялась. – Ты окаянный, а Вася неприкаянный.
– Вот как ты нас видишь… – усмехнулся он и замолчал.
***
Я встретилась с Викой. Она единственная из моих подруг, которая регулярно звонит мне и другим нашим. Остальные, если им сама не позвонишь, так и не вспомнят. Все семейные или просто с детьми. Вика, как всегда, выглядит так безупречно, как будто идет на важную встречу. Она аккуратно достает ложкой из огромной кружки густой горячий шоколад, а я замечаю, что у нее из сумки торчит хлыст.
– Это для семинара, – коротко говорит она, раскрывает сумку, и я вижу еще «игрушки». – Ты не хочешь сходить на выставку эротической индустрии?
Я смотрю на нее, чувствуя, что краснею, но не от того, что увидела у нее в сумке, а от того, что вдруг представила, как призналась ей, что уже там была. Но я ей не сказала. Побоялась сглазить и не захотела рассказывать про наши отношения с Аршиком, а Вика интерпретировала все по-своему и снова пригласила к себе.
Я подумала: «Может, все же сходить к ней на семинар раскрытия женственности, который она пестует уже несколько лет?» Я думаю это и чувствую, что боюсь, не скучно ли Аршику со мной? Он замечательный любовник. Никогда не знаешь, что еще он в тебе раскроет. Мы как будто идем из темноты на свет. Аршик, что ты со мной делаешь? Какую вершину ты хочешь, чтобы я покорила?
Моя мама любила повторять: «Слишком хорошо – это уже нехорошо». Теперь мне приходится на собственном опыте ощущать, что значит поговорка, смысл которой я никогда не понимала. Аршик… Близость с ним одновременно и манит, и пугает меня. В первый же раз я отметила для себя, что он умел и опытен, но все эти определения годятся для того, чтобы описать некие границы, в рамках которых человек может показать себя. А он? Он практически сразу ведет меня туда, где они кончаются и идет дальше. И там, где удовольствия становится так много, что оно начинает превращаться в муку, я пугаюсь. Я понимаю, что просто не готова вместить в себя столько, сколько он может дать. Что-то во мне держит меня и не пускает. «Все. Хватит!» – Хочу крикнуть я, но понимаю, что это крик всего лишь какой-то части меня, но мое тело не согласно прекращать эту муку. Оно хочет наслаждаться еще и еще, и мое лживое, трусливое «нет» его не устраивает. Что-то такое есть в Аршике: на него я всегда реагировала ВСЕМ телом, включая чувства и мысли, которые рождались в сердце и голове. С ним я шаг за шагом все лучше и лучше чувствовала и понимала себя саму. Как будто бы он специально постоянно направлял фокус моего внимания на мои собственные ощущения. Иногда он завязывал мне глаза, иногда массировал, иногда лишал возможности слышать, но всегда это было направлено на то, чтобы я отвлеклась от того, что мешает оргазму.
– Я хотел бы, чтобы ты понимала свою женственность как переходную ступень к цельности. Ведь и для меня моя мужественность в конце концов стала муженственостью, – сказал он как-то невзначай. Что он имел в виду? Я не понимала.
***
Я сидела на кухне и разгадывала, как кроссворд, какой-то чудной дореволюционный рецепт, но вдруг вспомнила, как Вася рассказывал про икону. В семье у них хранилась Неопалимая Купина, которую отец Васи нашел где-то на скотном дворе в деревне. То ли предки держали ее там, как защитницу от пожара, то ли, что более вероятно, спрятали там после революции. Икона оказалось очень древней, восемнадцатого века. Когда Вася вырос, он спросил отца, почему вся она в круглых отпечатках от ударов, и папа рассказал ему, что это же Вася и бил по иконе молотком, когда был совсем маленьким.
– Видимо, это ты так молился, – сказала я тогда.
– Ага! Это он еще тогда пытался достучаться до Небушка, – сострил Аркадий. – Ой, смотри! И вправду тебе там откроют. Что делать тогда будешь?
– Улечу от вас. Злые вы, только себя любите, – пошутил Вася.
– Ну, телеграмму пришли, как доедешь, – в тон ему ответил Аркадий.
– Эти невротики, – донесся из холла голос Аршика. – Они не понимают, что секс является не средством для разрядки, для снятия напряжения, а способом выражения любви. Священнодействием. Я люблю, значит, я е…у. Я е…у, значит, я люблю.
– Невротики, невпопики, – отвечает Вася. – У всех животных совокупление и совместная жизнь самца и самки существует только для выведения потомства. И когда мужчина и женщина объединяются для этого же, они ничем от животных и не отличаются. Поэтому никакого другого применения секса, кроме разрядки и шантажа, придумать не могут.
Я вышла к ним и спросила Васю:
– А багульник чем-то можно заменить? Тут в рецепте написано.
– Розмарин положи, – сказал Вася. – Это один в один багульник. Там есть.
