– Самым редким и ценным на земле всегда будет зрелый, уверенный в себе, самодостаточный мужик, который не знает, что такое спрашивать разрешения, а живет так, как считает нужным, – как-то сказал Аркадий, и я ни на секунду не усомнилась, что он имел в виду себя. Я вдруг тогда поймала себя на непреодолимом желании чем-нибудь запустить в эту его заносчивость, но в следующую секунду он продолжил:

– И женщин, которые будут под стать такому мужику, сейчас тоже уже почти не осталось. А ведь когда-то все были такими. Ну, ты-то знаешь…

И он посмотрел на меня так, как будто бы я и была женщиной той редкой породы, которая могла быть под стать гиперборею. Спорить с этим не хотелось даже не смотря на то, что я себя такой не считала. А Вася словно бы для того, чтобы уверить меня в справедливости его слов, вдруг через силу, как будто бы ловя плохой сигнал, продекламировал:

– Есть женщина – мать, есть женщина – блядь, есть женщина – муза.

С одной тепло, сладко с другой, с третьей жизнь чудо.

Но говорят, есть еще одна: не женщина, а икона.

Прильнешь, поймешь: жизнь – сон, все спят. А ты проснулся. Ты дома.

– Подожди, я сейчас запишу, – сказала я. – Только что пришло? Сумеешь повторить?

– Попробую, – сказал Вася.

***

Кроме наших совместных прогулок, был в нашем общении еще один плюс, позволявший мне чувствовать блаженство: у Аркадия в студии на кухне стояла просто фантастическая по размерам плита. Этот агрегат с двумя духовыми шкафами, грилем и шестью конфорками превращал кухню в настоящий капитанский мостик на кулинарном корабле.

– Вася притащил, – коротко ответил он на мой удивленный взгляд при первом посещении. – Из ресторана. Плита намоленная. Представляешь, сколько на ней колдовали?

Я чисто физически ощутила зуд от желания оседлать ее. Я люблю готовить. Мне нравится просто так, ни с того ни сего, взять и испечь пироги или затвориться на кухне на весь день и лепить пельмени с семью сортами начинки или освоить какой-нибудь сложный рецепт. Видимо, богиня Веста⁵ прочно поселилась в моей душе. Но понимаешь, как это здорово: просто готовить, просто иметь очаг только тогда, когда вдруг лишаешься этой возможности. И хотя я была безмерна благодарна Ольге за то, что она меня приютила, дала денег на операции и всячески поддерживала, но был у нее свой пунктик, который отравлял мне жизнь у нее до невозможности: кухню она считала настолько своей, что без ее разрешения я могла бы разве только чайник поставить. А тут такой очаг! И главное, «ничей».

И хотя Ольга теперь почти всю неделю жила в Москве, а в город прилетала только в пятницу, готовка у нее дома, где я до сих пор жила, не доставляла мне удовольствия. После работы я забегала к ней накормить тоскующего от одиночества кота и, если кто-то был в студии, ехала прямо туда упражняться в кулинарии. Мы жили как бы параллельной жизнью. Я оккупировала кухню, а парни холл.

Оттуда до меня долетали только обрывки их разговоров. Васин голос:

– Мужчина – это точка, а женщина пространство. Мы в ней, как огонек на экране осциллографа. Женщина нужна нам, как пространство бытия.

Аркадий говорит:

– Ну, за не имением пространства, можно осциллировать самому. Левой, правой.

Оба смеются, а я достаю телефон и начинаю искать, что такое осцилляция. В тайне от парней я читала Отто Вайнингера⁶. Домучивала до конца его книгу. Я взялась за нее, когда несколько раз подряд слышала его имя в спорах Аркадия и Васи про супермужество. Мне, сама не знаю почему, всегда было интересно узнать, как именно мужчины воспринимают женщин. Но все-таки есть вещи, которые они, наверное, никогда не поймут просто потому, что их нельзя понимать мужским умом. Он воспринимает все ограниченно. Только в рамках логики. Вот и Вайнингер, препарировав женщину, как лягушку и не найдя в ней духовного начала, в двадцать три года покончил с собой. Тут же вспомнился мне и Лермонтов, а за ним и Джек Лондон с его «Мартином Иденом». Почему мужчине все время надо дойти до чего-то и поставить точку? Бог и так ее поставит, когда надо будет, а пока пей и веселись юноша. Неужели нельзя просто наслаждаться прогулкой? И в любви они такие, и в отношениях: сделать и успокоиться.

В этой связи вспомнила я наш разговор с Викой.

– Знаешь три главных секрета женской привлекательности? – Спрашивала она за большой чашкой желеобразного шоколада, который заменял ей целый обед.

– Знаю, – говорю я. – Внешность, внешность и внешность.

Вика смеется.

– Статус, сексуальная привлекательность и доступность. Нужно, чтобы эти три вершины никогда не совпадали, и мужчина, покорив одну, тут же понимал, что осталось еще две, а покорив другую, понимал, что лишился приза за первую и так бы и ползал туда-сюда всю жизнь… Гад ползучий, – заканчивает она, и мы обе смеемся.

– Представляешь, раньше, когда под воду погружались в скафандрах, в которые надо было постоянно качать воздух ручным насосом, на эту работу брали только женщин, – доносилось из студии.

– Почему?

– Ну, мужик может отвлечься и остановиться, а женщине материнский инстинкт никогда не позволит отойти от насоса.

– Надежды юношей питают. Просто мужик может покачать и остановиться, а женщина может туда-сюда осциллировать постоянно и не устает. Юноша, вы помните, что осцилляция это тоже самое, что и фрикции?

– Иди-иди, осциллируй отсюда. Чего это ты про насос вспомнил?

– Да работает твой мотор. Плотность воздуха достаточная. На выходных запустим на полную мощь. Женя! Что ты там сожгла?

Я выхожу из кухни.

– Женя, ты знаешь, что такое осциллограф? – спрашивает Аркадий.

– Знаю. Слово осциллограф происходит из двух слов: осцилло – качание и графо – пишу. Аркаш, кажется, я сожгла твою любимую сковороду.

– Ни фига ты не знаешь! В древней Индии и Китае, когда они изучали методы тантрического и даосского способов любви, была такая профессия. Сидит мужик возле кровати и записывает, сколько раз нужно женщине туда-сюда по мозгам проехаться, чтобы до нее дошло. Ты, Арка и сам этого не знал. Думал, что осциллограф – это просто прибор, да?

– Не дерзи старику, сопляк! – Смеется Аркаша, и Вася подхватывает его смех и вдруг выдает неприличное:

– Ты х… мне тёрла, тёрла, тёрла

Пока желанье не умёрло.

И понял я: все – суета!

Вся жизнь моя: туда-сюда.

– Вот это экспромт! – Не выдерживаю я.

– Я, Женечка, живу экспромтом. Экспромт, сарказм и осцилляции – что еще остается в бессмысленном двадцать первом веке не старому еще атеисту?

Я возвращаюсь к горелой сковороде. Вася – атеист? Не верю. Из студии слышится разговор про турбину. Про турбину эту они уже успели мне, как мальчишки, захлебываясь собственным энтузиазмом, прожужжать все уши. Я даже стала понимать технические детали ее работы. Оказывается, еще в перестроечном хаосе Васин знакомый вынес через музей завода Климова, экспериментальную турбину, в надежде получить за нее хоть что-то, чтобы накормить семью. Вася, хоть и сам сидел без денег, увидев турбину, отдал ему за нее самое ценное, что у него тогда было – двадцать литров чистого спирта-ректификата, который тогда ценился больше денег и, который он хранил в тайнике под ванной на случай самой крайней нужды. Турбина эта была уникальна тем, что там, где можно, была сделана из титана и легких сплавов. Предназначалась она для совсем тогда передовой, но заброшенной темы беспилотных летательных аппаратов и хоть была очень невелика по размерам, но тягу выдавала чуть ли не в полтонны. Насколько я понимала, это было очень много. Проблема была в том, что для этой турбины предполагался запускающий электродвигатель, который все никак было не найти. В конце концов, Аркадий достал где-то движок, который работал на прямом токе и крутил на военных кораблях радары.