– Ты когда-нибудь видела электродвигатель, который в советское время стоил, как Жигули? – Спросил он. – Вот, смотри.
Аркадий был в таком восторге, будто бы добыл кусок золота, и я подумала, как легко они умеют делать себя счастливыми. Впрочем, он принес и мне такое сокровище, что я даже обмерла от удовольствия – огромную дореволюционную поваренную книгу. Вася разграфил лист и перенес в него таблицу соответствия старых мер и весов с современными.
– Фунт дореволюционной говядины, конечно, вкуснее, чем полкило нашей, – сказал Вася. – Но так тебе легче будет.
Вообще-то, это Вася мастер готовить. Настоящий мастер. Он вообще не пользуется рецептами. Вместо этого он раскрывает полки с продуктами, заглядывает в холодильник. Некоторое время стоит в тишине, а потом начинает. Чаще всего он и сам в начале не знает, что выйдет в конце.
– Рецепты нужны тем, кто не способен достичь состояния, из которого они рождаются, – как-то сказал он. Раньше именно Вася готовил, и разговоры их с Аркадием в основном велись на кухне. В отличие от Ольги мы с Васей никогда не делили кухню, а как-то уживались там вместе. Обычно, если Вася что-то готовил, мне хотелось просто встать рядом и посмотреть, что он делает.
В этот раз (мы пришли в студию с Аркадием и застали там Васю) он жарил поджарку для макарон, которая, как часто бывало, становилась отдельным блюдом, съедаемым без них.
Так же, как и в стихах, он каждый раз придумывал новое блюдо, рецепт которого потом и не вспомнил бы. Его стихи на обрывках бумаг я аккуратно собирала и относила к себе в Ольгину квартиру, а его находки в кулинарии просто запоминала. Однажды попробовав то, что у него вышло, раз и навсегда я отказалась использовать панировочные сухари из белого хлеба и перешла на ржаные. А банку с смесью трав и крахмала, которой он натирал мясо, чтобы при жарке оно не теряло сок, я просто перепрятала и пользовалась ею сама. Впрочем, Вася про нее и не вспоминал. Для него то, что было придумано и реализовано, раз и навсегда переставало быть интересным. Он шел дальше.
– Привет, Васό! – Закричал Арчи прямо с порога, еще на лестнице уловив запах жареных овощей и поняв, что у нас гости.
– Привет! – крикнул из кухни Вася. – Арти, сходишь за сыром? Полкило возьми, любого. И хлеба.
Аркадий ушел, а я стала смотреть, что Вася делает. Это были просто жаренные перцы и томаты с морковью, куда Вася добавил немного лимонной цедры. Но готовое блюдо оказалось совсем другим, когда из магазина вернулся Арчи, а Вася поджарил нарезанный кубиками хлеб и кинул его в овощи вместе с тертым сыром и зеленью.
– Сейчас духовенство обещало зайти, – сообщил он. – Давай купим сковороду побольше. Эта впритык.
Я обрадовалась. Отец Андрей заходил редко. Это был еще один человек в моем новом окружении, который всегда приносил с собой такую непостижимо приятную атмосферу, что и после его ухода иногда хотелось просто молча посидеть и прочувствовать то состояние, которое оставалось еще некоторое время после его ухода. А окружение мое за время болезни и выздоровления сменилось почти полностью. Я жила в том же городе, но населен он был теперь совсем другими людьми. Как будто бы их было два: старый город-призрак, в котором остались моя мать и сестра, моя болезнь и детство, мои разбитые мечты и глупые надежды; и новый: свежий, стройный, блистательный и уверенный в себе Петербург, в котором жила и радовалась жизни уцелевшая Женя. Где-то здесь в этом городе, в темных аллеях старого кладбища нужно ей было найти могилу отца, которую она так и не посетила, и сказать несколько слов наедине тому, кто единственный во всем мире, ласково и смешно звал ее «Жаконя».
***
Я не удивляюсь чудесам и совпадениям с тех самых пор, когда болезнь подвела меня к тому самому краю, где заканчиваются границы человеческой жизни, но начинаются границы чудесного. Помню, где-то услышала о чудодейственной иконе, которая исцеляла даже самых безнадежных больных и уговорила Ольгу поехать туда. Мы заблудились. Навигатор показывал, что мы на месте, но слева тянулся лес; справа поле, а часовни никакой не было. В эту минуту мы заметили, как через поле к нам шел человек. Казалось, он еще далеко, но вот он уже стоял перед нами. В руках у него была завернутая в холстину доска.
– Чего ищите, девонька? – спросил он меня.
Я объяснила.
– Ну, пойдемте провожу, – неожиданно сказал мужичок. – Помогите только донести, а то я умаялся тащить.
Я взяла доску, и мы пошли через лес. Оказалось, что то была не часовня, а церковь и дорожка к ней шла с другой дороги. Мы ехали по навигатору и действительно подъехали почти вплотную, но с другой стороны, где никто не ходил. Сама же церковь оказалась метрах в ста через лес.
– Ну, мать, давай сюда! – Сказал вдруг старичок, когда мы вошли, чуть не выдернув доску у меня из рук, и ушел в алтарь. Через несколько минут он вернулся уже в облачении, прошел, не взглянув на нас через всю церковь и, сказав что-то бабушке у входа, вышел вон.
– Вы откуда приехали? – Спросила нас бабушка.
– Из Питера. Говорят, здесь чудотворная икона есть. Не покажете где?
– Чего же я вам ее покажу, если вы сами ее и принесли. Батюшка с ней ходил в деревню сегодня к больному после литургии. Ну, раз такое дело… – она помедлила, а потом, мельком взглянув на дверь, сказала: – Ладно, давайте быстро! – Открыв южную дверь в алтарь, она впустила меня внутрь, и я оказалась в недозволенном пространстве. Одна, в алтаре, я встала на колени перед Пантанассой7, которую несла, и вдруг ощутила, что не смогу ни о чем просить. В голове у меня не проносилось ни одной мысли, а существовала только ясность, что меня любят, все про меня знают и все, что со мной происходит, происходит во благо. Я поняла, что не знаю, поправлюсь ли, но почему-то больше не волнуюсь об этом, а вижу и понимаю вещи более важные, более глубокие. Какие, я не могла бы назвать. Но чувство было такое, что болезнь моя по сравнению с тем, что я теперь понимала, была мелочью. Такой же мелочью, как и мои обиды на мать, сестру и на судьбу.
Я вышла всхлипывая и сотрясаясь от каких-то судорог, хотя и не плакала. Мы прошли назад к машине и вернулись домой тем же вечером. Всю дорогу я почему-то зевала.
***
Отец Андрей оказался моим однофамильцем. Более того, родители его происходили из тех же мест, что и мои предки. Возможно, даже скорее всего, мы были дальними родственниками по отцу. Аркадий познакомился и подружился с ним еще тогда, когда работал за границей. Там же с отцом Андреем познакомился и Вася, когда приезжал к Аркадию в гости. Все в отце Андрее умудрялось быть сразу и обычным, и удивительным. Так бывает, когда встретишь после долгой разлуки человека, которого хорошо помнишь и часто вспоминаешь. И то ли время вас изменило, то ли память за это время дорисовала что-то свое, а смотришь и видишь одновременно и хорошо знакомого, и совершенно другого человека. Так и отец Андрей. Говорил он на русском языке, хорошо знакомом всем по книгам, и был этот язык до того чист и правилен, что понималось: а ведь так красиво уже никто давным-давно не говорит. Роста и размера он был такого огромного, что мог бы поспорить с моим отцом, и сам был еще не старым и довольно красивым мужчиной. Ошеломляющее впечатление производили его глаза, точнее взгляд: ясный, сильный и в тоже время настолько мягкий, что хотелось, чтобы он смотрел, смотрел, смотрел и еще, и еще смотрел и смотрел на вас. Но в том-то был и парадокс, что никакого впечатления как мужчина, как кавалер, он не производил. Вот этого вот задорного, угрожающего интереса, который таится в глазах почти каждого не испуганного жизнью мужчины, в нем не было. Однако трусости в нем тоже не было ни на йоту. Когда он разговаривал с вами, то смотрел вот так вот мягко и иногда брал за руку. Когда он так взял меня за руку первый раз, я была удивлена, настолько его огромная кисть, в которой просто утонула моя, была мягкой, почти женской. Что-то в голосе его, взгляде и в этих руках было таким, что я поплыла. Не так, а как-то по-иному, но все равно, так сладко побежали по моей спине мураши, что я потом вспоминала, о чем мы говорили, как о сне. С тех пор часто ловила я себя на мысли об отце Андрее и о желании видеть его почаще. И такая возможность мне выпала практически сразу: парни уговорили меня показать ему город.
