– Ты же коренная петербуржка, – сказал Аркадий.

– Петербурженка, – поправила я.

– Тогда уж, петербуржанка, – вставил Вася.

– А как правильно-то, петербуржица, что ли? – Спросил Аркадий со смехом.

Оказалось, что никто толком и не знает.

– Вот, – сказал Вася. – Еще один парадокс этого города. В нем эстетика выше правил. Скорее всего, правильно: петербуржка, но это так не красиво, что никто так и не говорит. Ну так что, петербуржаночка, покажешь попý город?

– Ты ему только основное покажи, про что ему, наверное, еще бабушки рассказывали: крепость, Невский, Эрмитаж, – вставил Аркадий.

Я обрадовалась и поэтому даже не догадалась спросить, почему они сами не могут показать ему город? Вася ведь прирожденный экскурсовод. Казалось, что он знает каждый дом на Петроградской стороне как свой и может о каждом рассказать что-то интересное. Помню, как совсем недавно, привычно срезая маршрут через дворы дома Бенуа⁸, он ткнул в дом номер 24 по Каменноостровскому на углу с Большой Монетной и сказал, что тут Матильда Кшесинская устроила частный лазарет во время первой мировой войны⁹.

– А кстати, первое здание на противоположной стороне и есть ее дом. – Сказал он. – Знаешь, что про этот дом кто-то сказал, что покровитель его владелицы был настолько сановит, что подписывался одним только именем.¹⁰

На обратном пути на улице Профессора Попова он снова привлекает мое внимание и показывает рукой на крышку люка за забором детского сада:

– Смотри, крышка люка с надписью «Петроград». Я больше таких нигде не видел. Город всего десять лет это имя носил, а уже до канализации слава дошла.

Он смеется сам себе и продолжает:

– Да, странный город. Живя в нем, нельзя не чувствовать себя хоть немножечко иностранцем, эмигрантом или изгнанником; окаянный какой-то город, – вдруг ни с того ни с сего сказал он. – Как будто бы его построили на границе с чем-то. Чуть зазеваешься, раз – и ты уже в другом измерении.

Я, кажется, понимала, что он имел в виду. Помню, как мы с бабушкой поехали на экскурсию по городам «Золотого кольца» и после Ленинграда¹¹ все мне там казалось чужим. И белые крепостные стены, и белые церкви, и кирпичные дома, и весь уклад жизни, который казался не городским вообще, а сельским. Я помню, что Россия мне тогда вообще не понравилась. Все в ней было для меня чужим и непривычным. А Вася, который шел некоторое время молча, вдруг продолжает свою мысль:

– Совершенно непонятно, что заставляло защищать и бороться за эти болота? Одних крепостей только понастроили да поперестраивали! Названий только: Старая Ладога, Выборг, Шлиссельбург, Ивангород, Копорье, Ниеншанц, Ландскрона, Орешек, Охтинский форт, Петропавловская крепость. Но что здесь защищать? А ведь прутся, как будто здесь Иерусалим, а не просто кусок болота.

– И чего ты экскурсии не водишь? – Спрашиваю я. – Мог бы за лето неплохо зарабатывать.

– У нас есть занятие, – коротко отвечает он, а я ловлю себя на мысли уже для меня неновой: «Чем таким они заняты?» Иногда в их разговорах мелькало слово «супермужество» и «супермужественность», а однажды я нашла обрывок черновика лекции на тему «Секс в жизни невротика» и узнала руку Аркадия:

«Запрет на секс заставляет сублимировать – мужчину уводит в работу, а женщину в материнство, как разрешенные способы проявления либидо. И то, что женщина начинает видеть смысл существования в материнстве, а мужчину его придатком, а мужчина видит смысл жизни в работе, а женщину с детьми помехой, просто РАЗВОДИТ супругов все дальше и дальше. Современного человека уже не убедить, что и дети, и работа являются вторичными по отношению к таинству, которое может существовать между двумя людьми».

Я слышала о том, что они консультируют, но не до конца понимала, бизнес-тренинги они проводят или психологические консультации. И главное, я не могла найти никакого распорядка. Вряд ли работали они больше трех дней в неделю. Разброс тем, которыми они занимались, был такой широкий, что просто голова пухла. Но не работая, как все нормальные люди, вели они себя так, как будто бы где-то нашли неисчерпаемый источник. Что это был за источник, я еще не понимала.

***

Я пыталась поднять оладушки. В нашей семье, в большой семье, получалось это делать только у моей бабушки по отцу. Получались они у нее пышные, на два пальца. И никто не мог повторить. Постоять рядом с ней у плиты, чтобы все самой увидеть, мне не довелось. А по телефону ее указания не работали. Ну, что значит: густо замесить? Я уж и так и так пробовала. Не встают. Кто-то посоветовал мне вместо кефира замесить их на пиве, но мне хотелось все же освоить традиционный рецепт. Я стояла, тупо глядя в кастрюлю с тестом, а из холла доносилось:

– Но ведь и Христос говорит: «Ноша моя не тяжела». Ведь его власть не тянет, а освобождает. Вспомни, когда ты курил. Сам и по собственной воле начал. Получал удовольствие, но был в рабстве у привычки, которая отнимала здоровье, деньги и время. А теперь ты свободен от этого. И что же, жалеешь? Вот так и с любовью к деньгам, так и с блудом и вообще с любовью к удовольствиям. Тяжело не отказываться от денег, похоти и удовольствия, а тяжело жить с любовью к ним.

– Браво! – Вдруг громко сказал Аркадий. – Вот и я ему говорю, что человек – это наркоман и им движет абстинентный синдром. Поиск половинки – это как поиск новой дозы. А он заладил: «Ищу свою Единственную!» Не понимает… Не понимает, что зрелому мужику, переросшему оральную фазу… а-а! На фиг! Он сам все знает.

Мне были не ясны причины Васиных нападок на христианство, но разговоры их слушать было интересно.

– Посмотрите, Андрей Николаевич. Сейчас все христиане, что, по новому завету живут? Да нет. По ветхому. По тем ценностям, которые утверждаются, и целям, которые преследуют, это ясно. Вот и получается, что христианство стало тем троянским конем, который был послан к погибающему народу Израиля, но вместо этого победно скачет по всему западному полушарию, а в нем сидит иудаизм и пролезает во все народы.

– Ну, скажи ему свое любимое! – Подначивает Аркадий.

– Какое?

– Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам; ибо сами не входите и хотящих войти не допускайте. Горе вам, Библейские морды, со своими ветхозаветными штучками.

Отец Андрей смеется, а Вася продолжает:

– Я вообще считаю, что это религия для женщин. Это про них сказка о рыбаке и рыбке, это им надо научиться смиряться и отказаться от паразитизма. Помните у Андерсена: что муж не сделает, то и хорошо¹². А то ведь и сами несчастны, и другим жизнь отравляют.

– Сами себе вы жизнь отравляете, – смеется отец Андрей. – И на женщин ты жалуешься, потому, что они для тебя синоним удовольствия. Удовольствия – это то самое и есть, что нас здесь держит и в ад тащит.

– Как так?

– Да так. Вот вы спортом занимаетесь, гири тягаете, боксируете, тело свое укрепляете, думаете, что ваше тело – это то, что вас раскрывает и дает возможность себя как-то в этом мире проявить.

– Ну, а как же иначе? – Перебивает Вася.

– А иначе-то все и есть. Вот у ангелов в физическом смысле глаз нет, а они видят. Тела нет, а они летают. Значит, глаза нам даны, не чтобы видеть, а чтобы кое-что от нас скрыть, как шоры. Тела не чтобы двигаться, а чтобы эту свободу движений ограничить. Значит, тело тюрьма, которая нас сдерживает, а не инструмент, чтобы себя проявить. Не было бы кожаных одежд… Тела не было бы, не было бы и пота. И не стала бы Ева мучиться. ¹³ Все были бы счастливы.