– Вообще-то, это моя концепция, – зевает Аркадий.

– А как заставить человека поверить, что тело – это не тюрьма? – Продолжает отец Андрей, не обращая на его реплику внимания. – А привязать к нему удовольствия. Это же так здорово, так сладко: есть, пить, блудить, выпендриться перед ближним. Красота. А женщина?! М-мух, какая сладость! Да?

– Да! – Вдруг соглашательно вставил Вася. – Очень сладко, очень вкусно. Спасибо. Но куда же деть любовь к женщине? Ведь если ее любить, но не… э-э похотеть, то не поверит.

– Ну, почему? Это сейчас нравы изменились. А вспомни святую великую княгиню Елисавету¹⁴.

Я хотела достать телефон и посмотреть, кто это такая, но руки у меня были в тесте. Тут я снова слышу Васин голос:

– Если человек думает, ищет истину, переживает, то он рано или поздно до нее дойдет.

– Доблудит! – Смеется Арчи

– Вот-вот. А может и заблудиться, – говорит отец Андрей.

– А я считаю, что не надо искать ни истину, ни любовь, ни бога, – говорит Аркадий. – Как только мы начинаем что-то искать, мы автоматически признаем, что у нас этого нет. Об этом еще Сократ говорил: нельзя нуждаться в том, что есть у тебя самого. Как вообще можно искать любовь?

– А взаимность? – Спрашивает Вася. – Ведь она возможна только тогда, когда любят двое.

«Красиво сказано» – подумала я и почему-то вспомнилось некстати, как Вася рассказывал про Ритуальное агентство домашних животных. Он первый в России реализовал эту идею. Несколько лет работал нелегально и, так и не сумев легализовать ее, просто бросил. Как-то раз ему позвонили из конторы, которая изготавливала венки, и предложили свою продукцию, а он тогда как раз женился и предложил этой конторе сделать его невесте букет невесты, а ему самому бутоньерку. Работнице этого салона, видимо, было так удивительно делать не свойственное ей, что она сама привезла и букет, и бутоньерку ему домой.

– Надо было и венок сразу заказать, – шутил Вася. – На годовщину свадьбы как раз бы и подарил – мы год всего и прожили.

Васин сарказм! Как мне нравилась иногда его колючая усмешка.

Странно, что я никогда их не сравнивала между собой. Вероятно, потому, что внешне они были очень похожи. Оба высокие, крепкие. У Аркадия была более гладкая кожа и полные губы, а Вася чуть шире в плечах. По-разному они говорили и двигались. Вася всегда выглядел так, как будто несет на спине бревно. В те редкие моменты, когда он «снимал» его, он вдруг начинал казаться практически невесомым, раскрепощенным и абсолютно счастливым. Аркаша же двигался очень пластично и расслабленно так, как уверенный в себе кот. И все-таки в те редкие моменты, когда Вася был чем-то очень увлечен, в нем раскрывался совершенно другой человек, огромный, широкий, безбрежный и даже пугающий той силой, которая в нем просыпалась.

***

Я пришла в студию и застала там всех троих: Васю, Аркадия и отца Андрея. Весь холл, казалось, был заполнен хохотом, как огромными воздушными шарами, которые непрестанно лопались и в тот же момент на их месте надувались новые.

– Что случилось? – поинтересовалась я.

– Мы празднуем день первого полета! – Сказал Аркадий.

– Нет. Мы празднуем день обсосанного гаишника!! – Захохотал Вася.

– Ну, да. День первого полета по счастливой случайности в этом году совпал с днем обоссанного гаишника, – пояснил Арчи, хлюпая от смеха.

Оказывается, они все-таки доделали свой флайер. Выкатили из ангара и решили разогнаться на шоссе, чтобы проверить надежность шасси. За ними увязалась полиция, но, вместо того, чтобы остановиться, парни взлетели. Аркадий сделал над остановившейся внизу машиной с очумевшими гаишниками круг, а Вася сверху пустил на них струю. Когда Аркадий рассказывал мне это, то даже отец Андрей прослезился от смеха, который он сдерживал изо все сил. На мое замечание, что гаишники просто выполняли свою работу, которая не легка и на которую не все еще пойдут, Аркадий сказал, что он, как и Сан Саныч, бывший редактор журнала «Ружье», куда он писал статьи, считает, что в милицию идут только по призванию. Он сделал паузу, а потом многозначительно и с расстановкой продолжил:

– Только по призванию!! По глубокой. Внутренней. Душевной. Потребности. Унижать другого человека. А, когда он видит, что его форма и оружие никого не пугают, то ты видишь, что перед тобой просто маленький обсосанный трусливый мальчик, который растерян от того, что он все это на себя налепил, а оно ничего не значит. А у него ведь ничего, кроме этого, нет. Они ведь живут тремя нервами: народ презирают, прокуратуру ненавидят, а власти с упоением лижут зад. Ну, пусть иногда и умоются золотым дождем.

Арт сказал это так веско, так спокойно и уверенно, хоть и совсем без ненависти; так очевидно было его равнодушие к силе, власти и ее символам, что во мне на миг что-то стало перепроверять саму себя: правда ли то, что я сейчас слышу.

И внезапно я почувствовала какую-то радость и гордость за саму себя рядом с такими дерзкими парнями, которых, кажется, больше на свете-то и не осталось. И они оба хотят моего внимания и присутствия в их жизни. Мне вдруг стало так невыносимо хорошо, что я даже рассмеялась вслух.

– Что ты смеешься? – Спросил Вася, уловив какое-то несоответствие моего смеха и ситуации.

– Да, смотрю я на вас и думаю, когда же вы повзрослеете? Смешно ведь. По сорок лет уже обоим, а все в самолетики и обоссалки играетесь. Вы какие-то шуты, ей богу, – сказала я, допустив в своем голосе толику презрения.

Я заметила, что Васю мои слова и в самом деле задели за живое.

– Вся несправедливость в мире существует ровно настолько, насколько есть власти у творящего ее. Поэтому сама власть одного над другим и есть несправедливость. И ничего нет зазорного в том, чтобы показать творящему несправедливость, кто он такой без этой власти, – зло и грустно сказал он.

В холле невидимые шарики смеха вдруг повисли в тишине, как воздух, застывший в ледяном кубике.

– Несправедливость существует в мире не для того, чтобы с ней бороться, а для того, чтобы у нее учиться, – сказал отец Андрей. Мы все посмотрели на него.

– Чему учиться? – Неприязненно спросил Вася.

– Смирению, – отец Андрей сделал длинную паузу. – А в конечном счете любви. Без смирения человек может любить и принимать только то, что, по его мнению, хорошо, справедливо или правильно. Помните, Иисус говорил, что дождь льет и на праведника, и на грешника?

– Ну, это дождь, – сказал Вася. – Помню. Подставь левую, любите врагов, благословляйте проклинающих, э-э… благотворите ненавидящим вас и все такое. А Толстого за то, что он на этом настаивал, вы же и отлучили. И получается, что говорить легко, а жить так невозможно. И даже если согласен принести себя в жертву потому, что такая жизнь и есть самоубийство в чистом виде, то… – Он задумался. – То зачем было рождаться, если тебе сразу дается единственный выбор: выживешь, если поступишь, как Каин.

Отец Андрей, хитро прищурился и сказал:

– А Авелем-то, что, страшно?

Вася не ответил.

– Ну, о трусости в другой раз поговорим, если захочешь. Женечка, матушка, я там пироги принес. Может, чаю попьем?

Отец Андрей умудрялся смотреть на меня и разговаривать со мной с таким уважением и почтением, что я сразу начинала чувствовать себя большой и важной. Я вышла на кухню и достала большое керамическое блюдо, которое купила на Сытном рынке ¹⁵под плов. Но сейчас на нем уместилось все, что принес отец Андрей. Я аккуратно нарезала и разложила на блюде пироги, заварила свежий чай и досыпала сахар в сахарницу. Я любила, когда к нам приходил отец Андрей потому, что его присутствие сразу создавало атмосферу семейственности, в которой и чай был ароматнее, и диван удобнее и пироги вкуснее.

– Если не будет покаяния в русском народе, конец света близок¹⁶, – вздохнул отец Андрей.