– Как Каин и Авель?

– О! Точно. Я даже сам не догадался. Молодец! А вот представь, что оба они твои дети. И Что ты будешь чувствовать? Ведь в нравственном отношении один победит, а другой проиграет, а в физическом наоборот.

– Да ничего хорошего. Все плохо.

– Ну, а мне надо, чтобы радость была сквозь слезы. Помнишь: это праздник со слезами на глазах? Поскорби немного, а потом, когда слезы выступят, сразу обрадуйся. Слезы можешь показать?

– Попробую. Я же не актриса.

– Да все вы актрисы. Не прибедняйся. Дома потренируешься. А я пока свет выставлю.

Он начал сдвигать вокруг меня переносные лампы, которые светили так сильно, что могли вызвать слезу и без всякого актерского труда. А я попыталась представить себе двух дорогих сердцу мужчин, которые могли бы сойтись вот так на дуэли. На личный опыт полагаться в этом случае мне было бесполезно, но отчего-то перед моим взором мелькнул отец. Мой отец, человек исполинского роста и силы, был полярным геологом. Несчастный случай внезапно выдернул его с Севера и заключил в просторную питерскую квартиру, которая стала его тюрьмой. Несмотря на четырехметровые потолки, он ходил по ней сутулясь, как в землянке, и всеми доступными способами пытался не замечать свою новую реальность. Но вспомнила я даже не его, а телефонный звонок моего двоюродного брата этой зимой.

– Женечка, извини, что я тебя дергаю во время такого горя, – начал он и принялся выспрашивать, не помню ли я телефон одной нашей общей знакомой, а я все никак не могла понять, что он имеет в виду. Какое у меня может быть горе?

– Ну, как же… у тебя же папа умер, – удивленно ответил брат. – А ты что, не в курсе?

Я задержала дыхание и проверила себя: не послышалось ли мне. Не послышалось. Удивительно было то, что мне позвонил двоюродный брат, которого я не видела уже года три, а не мама. Я почувствовала себя совершенно никчемной именно из-за этого, из-за того, что она даже не стала ставить меня в известность. «Мама! Что же со мной не так?! Что со мной, если даже ты живешь так, как будто бы меня нет! Кто я?!»

– Мадонна! Мадонна! – воскликнул вдруг Аркадий. -

– «Когда ты смотришь так печально, как икона

И ночь в глазах твоих пуста и холодна,

Я пред тобой гореть хочу лампадой,

Чтоб согревать и освещать тебя.»

Хорошие стихи? Ты знаешь, что у тебя, когда ты грустишь, глаза становятся совсем темные?

Оказывается, Аркадий все это время наблюдал за мной.

– Вот, веришь в совпадения? Это я только что нашел. – Он протянул мне обрывок бумаги с стихами: «Струится теплый воздух между нами.

Мерцает в небе общая звезда.

Полярными сияниями, видишь:

Я написал, как я люблю тебя» – Прочла я окончание, внезапно услышав голос своего отца.

– Это ты написал?!

– Нет. Есть тут один поэт, Иван Притчак, а проще, Вася. Как-нибудь познакомлю. Вдохновение накрывает его всегда внезапно. Он хватает что под руку попадется и записывает. А потом бросает где попало. Некоторые мужики так с своим семенем обращаются, а он с вдохновением. Ладно. На сегодня все. Пойдем я тебя до метро провожу.

Кинопробы закончились как-то уж слишком неожиданно и рано. Я сунула листик со стихами в карман, оделась и мы вышли на улицу. В следующий раз кинопробы прошли в присутствии автора этих стихов. Так я познакомилась с Ваней, которого все почему-то звали Вася.

Не знаю, как так получилось, но мы стали собираться втроем. В основном мы гуляли. Наши маршруты совпали: Каменноостровский проспект, Б.П.П.С., Александровский парк и ППК³, вот где каждый из нас чувствовал себя уютно. А втроем было еще веселей. Я чувствовала себя очень свободно с ними. Наверное, ни с Васей, ни с Аркадием наедине я не чувствовала бы себя так спокойно, так раскованно и так… безопасно, как тогда, когда они оба были рядом. Помню, как однажды, когда мы гуляли по Петропавловке, Вася, вдруг увлек нас по аппарели на крышу Зотова бастиона и оттуда вдоль по крыше Васильевской куртины довел нас до Трубецкого. Мы спустились со стены по опасным полуразвалившимся кирпичным кладкам и оказались между тюрьмой Трубецкого бастиона и его стеной. В этом узком пространстве, заросшем молодыми деревьями, я вдруг испытала странное чувство. Такое уже было со мной однажды, когда случайно я с своей давней подругой Юлей оказалась в Эрмитаже в не экскурсионный день. Юля была обладательницей редчайшей профессии, ассириологом, хотя она называла себя шумерогологом, а самих ассирийцев считала чуть ли не за унтерменшей, которые только тем и были полезны, что оставили после себя аккадско-шумерские силлобарии. Но я видела ее диплом и почему-то запомнила, что ее специальность называлась именно ассириологией. Что-то ей было нужно на отделении древней истории, а меня пропустили вместе с ней. Мы шли через пустые залы, где был потушен свет. Мимо молчащих статуй и отдыхающих от людского любопытства картин. Так, наверное, чувствуют себя животные ночью в пустом зоопарке. Она шла быстро, не замечая того, что видела я. А я видела волшебство. Мне вдруг стало так пронзительно ясно, так очевидно, что это волшебство окружающего нас пространства присутствует в нашей жизни всегда. Ему просто мешает толкотня и суета, которой мы заполняем все, что только можем. Я вспомнила, как в детстве ночью, когда мама выключала свет, я лежала и подглядывала через прикрытые глаза. Мне казалось, что куклы только и ждут, когда я усну, чтобы ожить и пообщаться друг с другом, пока никто не видит. Мне никак не удавалось дождаться того момента, когда они поверят, что я действительно усну, поэтому я так и не узнала, о чем они говорят. Только там, в музее, я поняла, что куклы просто были мудрее. Они ценили пространство, наполненное волшебством тишины, гораздо больше, чем люди, и просто молча наслаждались бытием.

– Смотри, что покажу, – сказал Вася. – Во! Настоящий подземный ход. Потерна. Точно такой же и на Государевом бастионе есть в Иоановский равелин. Туда по билетам пускают. А про этот никто почти и не знает. В этом тоже должна бы быть сортия ⁴к Алексеевскому равелину, но ее заделали. Там уже просто сплошная стена.

Я действительно увидела полузасыпанный лаз, уходящий вниз и в темноту. Вася объяснил мне, что он тянется вдоль стены и показал еще один вход из него метрах в тридцати. С этой стороны был виден уходящий прямо коридор, залитый водой.

– Глубоко там?

– Да нет. На пару кирпичей, – он посветил внутрь телефоном, но темные стены съели свет уже через пару метров, и я ничего не увидела.

– Жаль, что никогда не раскроют ход под Невой. Между крепостью и Эрмитажем есть ход. Действующий. Слышала?

– А помнишь, как мы тут сосиски жарили? – Неожиданно спросил Аркадий.

– Да. Может, повторим пикник?

Мы полезли назад, наверх, цепляясь за ветки молодого вяза, который вырос прямо на кирпичном склоне, договорившись, что придем сюда еще раз с мангалом и гамаком.

Я вдруг призналась самой себе: есть что-то особенно приятное в том положении, когда находишься между двух практически равно привлекательных мужчин и при этом нет никакой необходимости делать выбор. Чем-то они были похожи: Вася и Аркадий. Оба щедры на комплимент, на внимание и одобрение, которое они дарили вам вместе с какой-то особой атмосферой так, что вам казалось в их присутствии, что вы действительно добрая, хорошая, особенная; вы чувствовали, что действительно им интересны и все это у них выходило совершенно естественно. В одном одни только различались: Вася все время скатывался в какой-то дерзкий, уверенный, но злорадный сарказм.

– Что еще остается умному одинокому и самодостаточному мужику? Сарказм и сублимация!

– Идите, юноша! Идите и сублимируйте! – Ответил ему Аркадий, и оба засмеялись.

Аркадий же, хоть и был тоже просто фантастически самоуверен, но был весел и добродушен.