Я вернулась на кухню и стал искать среди пакетов с приправами, но кроме розмарина, нашла обрывок, где Васиной рукой было написано:

«Город холодный, город надменный.

Северный деспот бескрайней страны.

Будешь затоплен ты черной (Невою – зачеркнуто.) рекою.

Будешь унижен ты  ниже воды.»

Я сохранила эту запись, как все остальные с Васиными стихами. А может быть, еще и потому, что, прочитав его стихи, я вспомнила свой сегодняшний сон. Я видела эту черную воду. Я видела людей в этой темной воде. Но я летела высоко. Это воспоминание вызвало во мне какое-то тянущее чувство непонятной тоски. Я отогнала его и больше не вспоминала. А стихи запомнились.

***

Вернулся отец Андрей. Загорелый, веселый. И сразу укатил с парнями в ангар.

Вечером вернулся один Вася. Накинулся на пиццу, которую я сделала. Хвалил так, что захотелось его остановить. В конце концов, это у него я подглядела, что можно сделать ее на слоеном тесте.

– Они там флайер решили освятить. Ну, я уехал.

– Что же ты так?

– Потому что ритуалы – это внешнее. Сейчас в церкви ищут не спасения, а чувства собственной правоты; пылают праведным гневом и осуждением, а сами… ну на фиг!

Честно говоря, в этом он был отчасти прав. Я сама избегала общения с верующими именно из-за постоянной атмосферы осуждения окружающих, которую они иногда создавали. Впрочем, от отца Андрея никогда я не слышала не только осуждения, но даже и жалобы на чужие недостатки.

– У меня одноклассница есть, – Вася загорался. – И так она по полочкам разложила, что ей все, а в особенности бывший муж, должны; и, что она такая вся чистая и непорочная… – Вася замолчал, сунув в рот слишком большой кусок, а потом проглотил и закончил:

– И что, думаешь у нас мало таких? Да через одного. И все готовы воспылать праведным гневом. Только повод дай. Честно скажу, боюсь я их. Гневное, осуждающее и такое, блин, уверенное в себе стадо.

Вася налил себе чай в «свою» огромную кружку. Как он был убедителен, красноречив и прекрасен. Я словно бы стояла под горячим душем из его слов. Его резкий голос с металлическим призвоном я чувствовала кожей.

– И если все мы клеточки одного организма, как считает Сергей Николаевич Лазарев,²⁰ или даже одной тюрьмы, – продолжил он. – То понятно, что гневаться самый большой гнев. Чтобы другим не мешать. Вот Толстой это и понял, а его р-раз и анафеме. По всей России по телеграфу передавали, что он отлучен. Как порнографию смаковали его травлю. Но если первоисточники читать, то ясно же: подставлять правую, не сеять и не жать, богатства на Земле не собирать. Значит, и не осуждать, не требовать от других. Но никогда никакая женщина тебя таким не примет. Значит, со временем, на земле останутся одни подонки.

Это был ключевой момент его рассуждений. Не раз я замечала, что, сделав логический круг практически над любым философским полем, он приходил к этой простой идее, что выполняя заповеди, в современном мире выжить невозможно. Отсюда он приходил к следующей идее, что мир – это большая тюрьма, на которой надо не строить гнезда, как побуждают нас инстинкты, а копать подкоп, чтобы сбежать, в чем и заключается, по его мнению, основная идея всех религий. При этом главной виновницей того, что мы не делаем это, а строим гнезда и работаем на сапоги и шубу, была, конечно же, женщина.

Мне было не интересно с ним спорить. Вместо меня и гораздо лучше ответил ему отец Андрей. Они вернулись в студию буквально через двадцать минут после Васи.

– Василий, – сказал он. – Если любишь, то работаешь ради любимой, не в поте, а в радости, а если работу любишь, то и работаешь с удовольствием. И подставь левую, относилось не ко всем вообще, а только к отношениям с ближними. Внутри большой клановой семьи.

– Ну, как Вас в древлеправославие-то ²¹опять затягивает, – усмехнулся Аркадий, а Вася грустно констатировал:

– Знаете, Андрей Николаевич, когда в твоей семье один подставляет левую, а другой берет око за око, когда тебе приходится сражаться в собственном окопе, то шанса на выживание нет ни у отдельной семьи, ни у человечества в целом.

В тот раз я окончательно поняла, что отношение к женщинам у Васи имеет глубоко личную основу. Я точно чувствовала в нем стремление к тому, чтобы отказаться от своих мыслей, которые мучали его самого больше других. Не знаю почему, но я никак не могла отделаться от чисто материнского чувства к нему. Единственно, когда оно уступало место другим чувствам или прибавляло их к этому было, когда он читал или я находила его стихи на обрывках бумаги. Через них смотрел на меня он настоящий. Он, прекрасный, веселый и радостный; отпустивший свои обиды и тяготы. Он…

– Па-а-адона-а-ак! – Это внезапно и весело, без всякой злобы, заорал Аршик. – Вот так ты подставляешь левую, паршивец?

Все застыли в недоумении.

– Сожрал всю пиццу, лешак кургузый! А о брате своем кто будет думать? Пушкин, что ли?

– Да вон еще одна в духовке, – сказал Вася примирительно.

Я поняла, что выпад был сделан специально. Разговор переметнулся на другую тему, и вечер закончился весело. Вася и отец Андрей даже уехали вместе на одной машине.

– Интересно, кто же его так обидел? – спросила я невзначай, пока мыла посуду. – Бывшая что ли?

Аршик поглядел на меня так удивленно, как будто бы я сказала глупость.

– Неужели ты веришь, что женщина в состоянии ранить взрослого мужика, даже такого чувствительного, как Вася? Это возможно лишь одной женщине в краткий период времени, когда он еще маленький. Все остальные могут только расковыривать старую рану. А вообще, – видимо, поняв, что разговор снова уходит не туда, он начал уводить его в сторону. – Мы на консультациях это видим постоянно: девяносто процентов всех людей, страдают от недобранного в детстве тепла. Как цыплята, которым в инкубаторе рано выключили грелку. Они так и растут в неосознанном стремлении согреться. Ищут тепло в чужих объятиях; пьют, чтобы не чувствовать этот холод; с головой уходят в работу или падают в романтическую любовь. Все мы – наркоманы. У всех вечная мерзлота в душе. Но главная наша зависимость – это романтическая потребность в другом человеке. Любовь. Мужчина смотрит на женщину, женщина на мужчину в ожидании чуда, но как могут накормить и обогреть друг друга два голодных и холодных? – Он засмеялся легко и непринужденно так, как я от него после этих слов не ожидала. Во мне все сказанное им, наоборот, пробудило совсем не веселые воспоминания. В этот момент вспомнила я, как обидно мне было, что во время конфликта с сестрой и матерью отец, вместо того чтобы поддержать меня, просто самоустранился и выбрал не меня, а портвейн в своем кабинете. Теперь увидела я все, что тогда происходило совершенно по-другому. И как захотелось кинуться мне к нему, чтобы обнять и отогреть, и попросить прощения за свои обиды. Вот только можно ли отогреть холмик на кладбище? И можно ли спрятаться от стыда?

***

Я лежала и плакала. От счастья. Словно в душе у меня шел теплый грибной дождь. К чувству счастья примешивалось чувство раскаяния. Мне казалось, что такая самовлюбленная и эгоистическая, да мелочная девчонка, как я, совершенно недостойна такой благодати. А Аршик лежал рядом, гладил меня по волосам и что-то говорил непонятное о том, что черная дыра любви к себе есть в душе у каждого и если хоть на время ее заткнуть или из нее выскочить, то вот и рай.

Внезапно вспомнила я, как Вася учил меня писать стихи. Я их обожала, но он всегда открещивался от авторства. Его мнение на этот счет было таким:

– Вся вселенная живет в рифму. Только человек негармоничен, ибо создан в осознании своей половинчатости. Но если прислушаться, то можно услышать любые стихи, только успевай записывать. Возьми карандаш и бумагу и просто жди, когда придет.