– Ты была примерной пионеркой?

– Кошмарной. Однажды прямо на праздничной линейке я на спор сняла с себя юбку и белую рубашку. Галстук оставила. Меня на две недели исключили из этой террористической детской шайки.

– Боюсь, этот опыт тебе пригодится.

– Какой? Пионерский?

– Он самый. Особенно связанный с раздеванием на линейке. Только галстук можешь не надевать. Колготки обязательны. Это возбуждает. Меня.

– Я не поняла, но, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

– Знаю.

– Что?

– Мы его похитим. Иначе все бесполезно. Под охраной и при власти он с нами говорить не станет. Ты с этим согласна?

– А куда мне деваться?

– Некуда.

– Ты точно знаешь, что делаешь? – повторив вопрос, она строго заглянула мне в глаза.

– До определенного момента – да. А дальше, как получится. Ведь что главное в бою?

– Что?

– Ввязаться в драку.

На том и порешили.

В досье появился следующий документ: «план похищения Ленчика Казимирова». Надо было еще придумать, где его прятать, этого Ленчика.

С этим делом помогли Рубинчики. У них еще осталась старенькая дачка по Ярославке, не доезжая пятнадцати километров до Пушкина. Я осмотрел дом. Всё подходит: два этажа с тесными влажными комнатками на каждом и крепкий глубокий подвал. Окна пыльные, одна стена глухая. Поселок небольшой, весь в зарослях дикого колючего кустарника и в разросшихся древних яблонях. Рядом с дачей забытый богом и хозяевами чей-то гнилой домишко с затопленной территорией в шесть соток и обсыпающейся кровлей. Остальные дома далеко и разделены между собой густыми посадками. Между жалким домом Рубинчиков и дорогой на Москву с юга и юго-востока – огромное круглосуточно квакающее и жужжащее не то болото, не то цветущий пруд, а с северной стороны – поросший всякой колючей дрянью высокий холм, на который можно взобраться только стороны дома Рубинчиков и того, другого дома. То, что надо! Ори там, не ори – никто не услышит. Только голос сорвешь.

Я быстро выяснил, на всякий случай, чей тот соседский ветхий домик. Оказалось – рассорившейся еще лет восемнадцать назад семьи ученого-селекционера. Ученый вовремя умер, а его супруга не желает пускать сюда семью его младшей сестры, хотя своих наследников не имеет, и сама не ездит. Документы запутаны ею так же, как ржавая сетка-рабица, окружающая спорные шесть соток. Так что оттуда ожидать проблем не следует.

Рубинчики и покойный ныне селекционер приобрели эти два своих участка хитро – вроде бы по шесть соток, а склоны холма дают каждому еще по две сотки. Использовать их невозможно по естественным причинам – на них удержаться может только скалолаз-перворазрядник. Но приятно сознавать, что ты надул глупую администрацию – они все думают, что у тебя шесть соток, а ты знаешь, что – восемь. Одно это греет душу. Потом я узнал, что это была целиком идея Розы Карловны, сообразительной супруги Израиля Леопольдовича Рубинчика.

Я съездил еще раз на дачу, нашел в зарослях старую, но крепкую еще дубовую дверь и длиннющий шест. На ней, с помощью шеста, я совершил довольно опасное плаванье по квакающему болоту и остановился там, где шест уже не доставал до дна. Эту часть подготовки я до поры до времени решил сохранить в тайне.

Потом я на всякий случай съездил в спортивный магазин в Пушкино и купил там две двадцатикилограммовые чугунные гири и надувную польскую лодку с двумя короткими веслами. С трудом доволок все это до болота и надежно спрятал в кустах. На шумном хозяйственном рынке под Пушкино купил несколько мотков крепкой веревки и трехметровую цепь.

Еще я взял у моей Женьки цифровой диктофон со встроенным мощным микрофоном. Пригодится… Во время моей службы таких чудес еще не было. А тут вон какие удобства! Даже просто в руках подержать приятно. Или в кармане…

Я все время заводил себя, подогревая ненависть к Ленчику. Было не очень трудно. Пожалуй, самое легкое во всей этой истории.

Для усиления ресурса ненависти, которая и так переливала через край, я постарался выяснить, что означает название банка, где этот мерзкий тип состоял в должности первого вице-президента и был крупный акционером.

Оказалось, что такой банк раньше уже имел честь гадить. В ноябре 1906 года в Германии был учреждены так называемые «фрайбанки», продававшие беднякам несортовое мясо, которое лишь теоретически было пригодно для употребления в пищу. Скажем, говядина с личинками какой-нибудь заразы попадает на прилавок после глубокой заморозки, а свинина, пораженная туберкулезной палочкой, нагревается до высоких температур в закрытых сосудах, чтобы как-то обезопасить или хотя бы усыпить эту стойкую палочку. Цены на такое мясо устанавливались «фрайбанками» в каждом отдельном случае свои. Малоимущие покупатели, не соображая чем им грозит такой провиант, были довольны. До поры до времени, естественно.

Так вот группа товарищей, в которую входил и наш Ленчик, учредили банк с таким же названием. С намеком, так сказать, на схожие технологии в других, еще более запутанных областях экономической деятельности.

Ох, как это меня возбудило! Хорошо, что я нашел ту информацию. Я вам покажу «Фрай-банк»!

План похищения Лёнчика созрел у меня уже окончательно. Перед тем, как приступить к его осуществлению, я собрал дома у Боголюбовых совещание отчаянных заговорщиков.

– Мы не заговорщики! – надменно заявил Рубинчик в первую же напряженную минуту, – Мы сами приговоренные. Приговоренные к нищете! Нас обобрала власть в лице ее типичного частного представителя Казимирова.

– Не надо обобщений, – прервал я его строго. – Власть тут сбоку-припеку. Вы сами подставили свои шеи под его удавку.

– Я не подставлял! – возмутился Рубинчик. – Меня к нему за шиворот привели.

– Изя! Заткнись! – рявкнула неожиданно Роза Карловна, которую эти тяжелые воспоминания всегда повергали в состояние отчаяния.

Роза Карловна опустила седую аккуратную голову, высвеченную какой-то благородной краской в пикантную синеву, и плотно сжала узкие, красивой формы губы. Я подумал, что когда-то она была очень хороша, к тому же, сумела сохранить в себе ту первозданную женскую энергию, которая заставляет мужчин восхищенно трепетать в ее присутствии. Израиль Леопольдович когда-то получил ее всю целиком и греется теперь около нее, когда от него самого осталась лишь малая часть.

– Иван натворил дел, – неожиданно спокойно констатировала Паня. – Но Ивана уже нет с нами… Что ж мы теперь будем голову пеплом посыпать до скончания века?

– Это что за намеки! – пружинно привстал и покраснел Израиль Леопольдович и тут же грохнулся назад на стул.

– Нет никаких намеков, – решительно прервал я закипающую ссору. – Если дело так пойдет, я умываю свои чистые руки и гашу буйный огонь в сердце.

Эдит усмехнулась и шепнула, словно сама себе:

– Чистые руки и горячее сердце – ископаемый артефакт тоталитарного прошлого. Теперь главное – холодная голова.

– Вот-вот! – подхватил Рубинчик. – Я это и имел в виду, когда сказал, что нас обобрала власть. Холодная голова, ледяной разум! Приметы настоящего! А где милосердие? Где уважение? Где признание заслуг… и тому подобное?

Эдит опять криво усмехнулась.

– Что это вы себе позволяете! – на этот раз вспыхнула Роза Карловна. – Вы почему так неуважительно ухмыляетесь?

– Я же тебе говорю, Розочка, это всё намеки! – на этот раз Израиль Леопольдович все же сумел подняться и гордо вскинуть вверх свой крючковатый нос.

Я посмотрел на него внимательно – невысокий, худой старик, с костистым лицом и тонкими, как у цыпленка, руками и ногами. Хотя не знаю, можно ли так говорить? У цыпленка все же крылышки какие-никакие имеются…

– Всё! Хватит! – я хлопнул ладонью по столу.

Все, включая унылого Геродота, вздрогнули. Одна только Роза Карловна строго свела брови.

– Командовать парадом буду я! …как говорится у классиков провальных авантюр.

После этих слов я стремительно обошел стол. Меня уже потряхивало, как это обычно бывало перед началом операций. Остановиться я был не в состоянии, дело трепетало в руках будто птенец… цыпленок с худыми крылышками. Я улыбнулся этому сравнению и еще раз коварно посмотрел на хищный птичий профиль Рубинчика.