Увы, вместо ожидаемого страха или растерянности, гордого посланника встретили сдерживаемые смешки.

- У вас есть полчаса, после чего все, взятые в плен, будь то захваченные с оружием, или лишенные его, будут немедленно казнены! - еще больше надулся мальчишка.

Полчаса? Отлично! Моему отряду как раз осталось около двадцати минут хода... А сфено уже кружили над местом будущего побоища, прячась в низких облаках от нескромных взглядов с земли. Так что я приказал Пьену "стоять и ждать".

Когда полчаса, отведенные парламентером, истекли, он взмахнул рукой. Лучники на гребне растянули луки... И в этот момент на них обрушились сфено. Стрелкам очень трудно противостоять в ближнем бою даже рукопашникам своего же ранга. Три же ранга разницы при примерно равной (шесть против десяти) численности - не оставили стрелкам Ветровска никаких шансов. Так что вместо хищных стрел вниз, в овраг, полетели тела стрелков. А из-за поворота оврага, четко чеканя шаг, выдвинулся отряд Фабриса.

То, что произошло дальше, обычно в ультиматумах описывают как "бессмысленное сопротивление". С уничтожением лучников положение ветровских мятежников стало безнадежным. Но они продолжали сражаться, хотя и падали один за другим.

Но вот от сильного по местным меркам, отряда, остались только пяток ополченцев и престарелый прелат в некогда снежно-белых, а теперь - заляпанных кровью одеждах. Он поднял руку в низким, свинцово-серым, облакам и произнес:

- Я знал, что ты переиграешь этих возомнивших себя полководцами купчишек! Но знай: ересь порожда...

- Огонь! - скомандовал я, и сразу шесть Стрел Хаоса прервали земной путь прелата.

Но было уже поздно. Светящийся шарик, возникший на опущенной вниз ладной прелата не только не погас, но, напротив, стал стремительно разгораться, набирая силу.

На мгновение меня ослепила череда видений того, как в ярчайшем, убийственном сиянии сгорает моя с таким трудом собранная армия. По сравнению с этим даже надпись "вы были убиты и будете возрождены в своем замке через... минут" казалось сущей мелочью.

Я пытался пробраться через паутину стремительно изменяющихся видений в надежде нащупать путь, который позволит сохранить если не всю армию, то хотя бы какую-то ее часть... Секунды бежали, уходя. Как вода, просачивающаяся через ладони. Сияние враждебной магии все усиливалось. И, кажется никакие мои действия уже не могли изменить неслучившегося.

Внезапно зловещий свет погас и с ним исчезла паутина окутавших меня видений. Я встряхнул головой и с ужасом увидел, как Фрося, пробравшаяся через ряды мстителей, бросается вперед и накрывает собой все еще набирающее силу заклинание... Вспышка. И вот уже только серый пепел медленно оседает там, где только что была красивая девушка...

С трудом я протиснулся через ряды бойцов и опустился на колени, погрузив руки в еще горячий пепел. Я знал, что он горячий, что этот жар обжигает меня, но не чувствовал этого. Она спасла всех... кроме себя.

Мне было слишком плохо, чтобы я мог не попытаться отстраниться от боли. И я вновь погрузился в видения уже несбывшегося, чтобы понять: почему я не нашел такого просто пути. Почему я не бросился на не набравшее силу заклятье, чтобы разрядить его на себя. Ведь мне-то это почти ничем не грозило... ну отбросило бы меня в замок... Ведь, в отличие от многих других игр, я бы даже в опыте не потерял... Почему же...

Вновь и вновь перебирая цепочки событий, я разбирался в произошедшем. Я не успевал. Никак не успевал. Даже активируемая нематериальность - не помогала. Чуть-чуть ближе она стояла, чуть-чуть выше была ее ловкость, дарованная Кошачьей грацией, полученной при посвящении в колдуньи. Чуть-чуть. Разница между жизнью и смертью - три единицы ловкости. Всего три. Восемнадцать у меня и двадцать один - у нее... было.

Жестом велев мстителям оттащить падаль в сторону, я достал Рассекающего реальность и принялся чертить пентаграмму прямо на залитой кровью земле. Наверное, надо было бы вернуться в замок, обратиться к Видящей, узнать, как правильно провести ритуал, который я замыслил... Но все соображения логики и здравого смысла... они были где-то там, далеко. Здесь и сейчас была только необходимость. Я должен проводить ее, раз уж не сумел уберечь.

Девять Знаков, девять цветов, девять Изменчивых ветров1, явившихся на мой Зов. Они закружились возле горящей даже в свете дня пентаграммы, искажая и разрывая реальность, давая мне возможность шагнуть туда, где летела на их крыльях душа погибшей.

Слово, жест и мысль сплелись в нить черной дороги, и серебряная звезда, что могла быть или же не быть мной, двинулась сквозь многоцветное изменчивое сияние. Ефросинья. Ее имя на моих губах, ее прах на моих ладонях. Я искал и Звал, прорываясь сквозь то, что могло быть, а могло и не быть пространством, щедро растрачивая крупинки того, что было или не было временем.

- Привет, - сказал я, облетая то, что готовилось стать новым воплощением души в пурпурном ореоле Смерти-и-Возрождения. - Жаль...

Слова - это только слова. Им не дано передать весь спектр эмоций. Но здесь и сейчас, даже если предположить, что эти понятия были применимы к состоянию нашего существования в этом отрезке вечности, слова стали чем-то большим. Чем-то, что смогло вместить и передать все. Радость встречи и горечь расставания. Гордость и боль. Вина и отчаяние... Все и... ничего. Все, что я мог сказать было столь ничтожно в волнах перемен...

- Радуйся! - ответила мне прекрасная и ужасная демонесса на пороге Лабиринта.

Сейчас на ничтожно короткий миг того, что могло бы быть временем здесь, где не было ни времени, ни пространства, мы ощутили короткий, мельком брошенный взгляд нашего принципала. Мгновение кристаллически-ясного понимания. Рассудок, что холоднее отточенной стали в вечном, ярящемся пламени неутолимого любопытства. Знания, пламенем своей неполноты обжигающие грудь, и непостижимые смертным амбиции, кружащие голову.

Осознание этой огромной перемены включало в себя и знание о том, что она непосильна для того смертного, который осмелился встать на пороге Лабиринта, провожая мертвую душу. И понимание того, что, вернувшись, я не получу и крошечной доли того, что имею сейчас. Но даже та ничтожная песчинка, что останется со мной - уже навсегда измелила мой путь, искажая его предопределенность.

Я шагнул назад, к реальности смертных. Она же шагнула вперед, в бессмертие Лабиринта, растворяясь в вечно ярящемся шторме, и становясь штормом. И лишь краткое послание ее сознания, становящегося недоступным и непонятным для смертного, достигло меня. Знак-образ-символ. "Память".

Поднявшись с колен, я решительно сбросил в трей кучу сообщений о принятых и выполненных квестах, полученном опыте и выборе новых навыков. Все это было важно раньше, и будет важно потом. Но "раньше" и "потом", это - не "сейчас". Сейчас же единственно важным было совсем другое.

Я оглядел замершее в молчании войска и произнес:

- Когда-нибудь камень сотрется, и слова - забудутся, и память о подвиге исчезнет в забвении. Все - лишь прах на ветру Перемен, и не в наших силах этому противостоять. Но мы можем сделать так, чтобы это "когда-нибудь" наступило как можно позже. И если каждый раз отодвигать этот миг еще на чуть-чуть, то, может быть, он никогда не настанет. Ведь нет ничего неизменного, даже если мы не можем изменить чего-то прямо сейчас...

Мрак вины и отчаяния застыл черным камнем, а серебряная алмазная пыль, только что бывшая серым прахом, сложилась в имя.

- Пьен, Эгиль, - скомандовал я, - продолжайте осаду. Фабрис. Соберешь трофеи и доставишь в замок. Юкио, Аглеа. Мы возвращаемся. Домой.

1 Девять цветных ветров: Хиш - белый, Азир - синий, Чамон - золотой, Гиран - зеленый, Гур - коричневый, Акши - красный, Улгу - серый, Шаиш - пурпурный, Дхар - черный. ("Либер Хаотика: Тзинч", Мариан фон Штауфер)

В себя я пришел от того, что хитрый солнечный лучик, пробравшийся в окно, сверкнул мне прямо в глаза. И мой грезы на мгновение снова залило погибельным светом, а потом я чуть было не вскочил с криком. К счастью, я успел осознать реальность прежде, чем заорал. Мертвый прелат был все также мертв, а его заклинание, не успев набрать предполагаемую мощь, разрядилось на пожертвовавшую собой Фросю... Я же сидел в своей спальне, лицом на восток, и голова Глаши покоилась на моих коленях.