– Да, – подтвердила Даша, всхлипывая.

– Перестань, Даша, оставь запас слёз на другой раз. У нас с тобой одна судьба. Нам ещё не раз придётся поплакать, и вместе, и порознь. Какая звериная сущность у людей, которые затеяли эту братоубийственную бойню. Сколько смертей! Сколько крови! Сколько горя и слёз принесли они народу. Нет больше той России, что неслась «вдохновенная Богом» впереди всех государств. Крестьяне и казаки России кормили не только себя, но и всю Европу, а теперь сами умираем с голода. Если бы не Екатерина Ивановна, то где мы были бы с Соней? В «Могилёвской губернии»[5] – с негодованием говорила Ольга Петровна.

Екатерина Ивановна залюбовалась Ольгой. Она ни разу не видела её такой, не слышала от неё таких слов. Она спросила:

– Оля, что же нам делать?

– Молиться усердно Богу о вразумлении злодеев наших, чтобы они прекратили свои злодеяния.

Прежней России, больше не будет. И повинны в этом мы сами, то есть народ России. Те казаки, которые сейчас убивают друг друга, осенью тысяча девятьсот семнадцатого года совершили величайший грех: отдали Родину-мать на растерзание врагу. Изменили своей Родине, России и Батюшке Тихому Дону. Просто сказать, не захотели умирать за Святую Русь. Ах, вон как? Вы не хотите умирать за Родину? Так умирайте просто так, ни за что. Убивайте друг друга, отец сына, сын отца. Вот это и есть гражданская война. Но Господь не попустит творцам гражданской войны, он их обязательно накажет. И накажет примерно.

– Даша, в доме, в кухне, в посудном шкафу, на второй полке лежит связка ключей, принеси её сюда.

Когда Даша пришла с ключами, Катя повела Ольгу в амбар и в подвал. Набрали ведро муки, полведра пшена, кусок свиного сала фунта на два.

– Екатерина Ивановна, зачем так много, я не донесу, – сказала Ольга.

– Я помогу. Можно, Екатерина Ивановна? – сказала Даша.

– Можно, добрая твоя душа, – разрешила Катя.

Даша ухватила вёдра – и к воротам. Катя остановила её:

– Даша, давай привыкать с первых дней. Пойди переоденься.

Переодевшись, Даша вышла из дома совсем другой. Голова её была повязана белым, хорошо подсинённым платочком. Одета она была в тёмно-зелёную шерстяную кофту с рукавами чуть ниже локтя и откладным воротником и юбку такого же цвета ниже колен. На ногах были чёрные туфли на невысоком каблуке.

– Да ты красавица, – оглядев Дашу, сказала Катя.

– Убери пенёк, и пенёк красивым покажется, – улыбаясь, ответила Даша.

– Ну, идите с Богом.

Пришли к Ольге. Пока Ольга пересыпала муку и пшено, Даша рассматривала фотографии, висевшие на стенах, На одной из них были сняты Костя, Матвей и Женя в парадной форме.

– Оля, отдай мне эту карточку, – попросила Даша.

– Нет. Эту не дам. Дам лучше.

Ольга Петровна открыла сундук, достала альбом, полистала и дала Даше фотокарточку, где Костя – в центре, Матвей – справа, а Евгений – слева сидели за столом в парадной форме.

По дороге обратно, к Долговым, Ольга заговорила.

– Даша, у нас с тобой одна судьба. Слово судьба происходит от двух слов: «суд» и «Бог». Не будем роптать, будем стойко переносить то, что присудил нам с тобой Бог. Он увидит наше терпение и вознаградит нас. Он уже вознаградил нас. У кого, кроме меня, в станице есть мука, пшено и сало? Почти ни у кого. Станица голодает. Доедают овощи, а с Рождества Христова – смерть. А я знаю, что ни я, ни Соня с голода не умрём, этого не допустит Екатерина Ивановна. Попала и ты, Даша, сюда по суду Божьему. Держись за место руками и зубами.

Тридцатого сентября 1920 года Иван Семёнович приехал в Михайловку. Остановился он, по записке Екатерины Ивановны, у её двоюродной сестры Марии Семёновны. Привез он ей два ведра картошки, вилок капусты, мяса, свежих и солёных помидоров и огурцов, мочёного тёрна да два солёных арбуза.

Поезд, в котором ехал Михаил Иванович, в Балашове наполнился ранеными, выписанными из госпиталей. В Михайловке из поезда вышли те, кого встречал Иван Семёнович. Он собрал их, объяснил обстановку, привел на квартиру. Когда умылись и сели за стол, Иван Семёнович спросил:

– Вы не хотите перекрестить лбы?

– Зачем, – багровея, спросил Пётр Семёнов.

– Затем, Петя, чтобы не поперхнуться, – ответил Иван Семёнович.

– А он есть, Бог? – спросил Пётр, багровея ещё больше.

– Всякому дураку ясно, что есть, – ответил Иван Семёнович.

– Зачем он допустил то безобразие, из которого мы сейчас едем? – громко и угрожающе спросил Пётр.

– Петя, злоба, которая тебя посетила сейчас, плохой советчик. Спорить надо в здравом уме. Не хочешь, не крестись, успокойся, но Бога не забывай и не обвиняй его в том, что вы накуролесили сами, добровольно, без Бога. Вы в 1917 году бросили фронт, изгнали офицеров из сотен и полков, это вам Бог виноват? Он вас заставил? Но Господь милостив. Он послал вам прапорщика Калинина, а вы послушали его? Пошли защищать Русь и Дон? Нет. Пошли добровольно к предателю казачества Миронову и стали воевать сами против себя. И тут вам Бог виноват? Иисус Христос, возносясь на небо, говорил своим апостолам: «Я буду вам помогать, если вы меня попросите». Вы попросили Бога о помощи?

Нет. Вы научились грабить, материться грязно и в несколько этажей. Вы родились от казаков. До гражданской войны были казаками, а сейчас кто вы? Я не знаю, кто вы, но я точно знаю, что вы не казаки. Слово «казак» стало ругательным словом. Земли больше у вас нет. Земля теперь «общенародное достояние». Сколько казаки пролили своей и чужой крови за казачью вольность, за казачью землю, а теперь казачья вольность и казачья земля украдены вашими вождями: Лениным и Троцким. Приедете домой, подлечитесь и вас стравят рябых с конопатыми, чтобы вы перебили друг друга. В доме Тимофея Долгова жил комиссар. Мы носили ему самогонку и табак, и разговаривали с ним, задавали вопросы. Я прикинулся иногородним. Он мне сказал, что Дон, Кубань, Терек, Урал будут очищены от казаков. А земли будут заселены немцами. Он говорил как прапорщик Калинин, что Ленин, по матери, полуеврей и полунемец. Петя, на вот, разлей на всех. Хозяюшка, выпей с нами, – пригласил Иван Семёнович.

– Нет, нет, нет, – зашумела и замахала руками хозяйка.

– Где твой муж? – спросил Иван Семёнович.

– В Балашове, в госпитале, – ответила хозяйка.

– Если хочешь дождаться мужа, то выпей. Берите, ребята, за встречу, за возвращение домой, – призвал Иван Семёнович.

Хозяйка выпила первой.

– Дорогие мои братья во Христе, от всей души поздравляю вас с возвращением домой. Раны ваши заживут и вы снова заживёте. Солнце будет вам светить, а вы будете радоваться и растить детей. Ваши жёны ждут вас. Казаки выпили и закусили. Иван Семёнович заметил, что хозяйка не ела масо:

– Кому бережёшь мясо?

– Сынок у меня уехал высевать шлак.

Иван Семёнович ушёл в кибитку, взял с фунт мяса, полтора фунта сала, буханку хлеба фунтов на восемь.

– Вот, хозяюшка, твоему сыночку. Много высевает? – спросил Иван Семёнович.

– Когда как. В среднем ведро. Позавчера привёз мешок настоящего угля. Кочегар дал, когда чистил топку.

Поблагодарив хозяйку за приют, казаки выехали из Михайловки в двенадцать часов дня. Когда подъехали к подъёму, Иван Семёнович всполошился и закричал:

– Стой!

– В чём дело?

– Возвращаться надо, – пояснил Иван Семёнович.

– Зачем?

– А сундуки ваши где?

– Какие сундуки? – спросил Иван Никулин.

– Не знаю какие, но знаю, что казаки со службы возвращались с сундуками полными, набитыми форменной одеждой и гостинцами.

– Не квели душу, а то схлопочешь костыля по спине, – огрызнулся Никулин.

– Вы сундуки провоевали, а меня костылём. Хорошенькое дело.

Михаил Долгов и Иван Семёнович отгородясь от кибитки пологом, разговаривали полушёпотом.

– Откуда такие громадные лошади? – спросил Михаил.