Вот вышли лихоманки из преисподней, идут путем-дорогой, от холода ежатся, руки потирают, голодные, злющие-презлющие.

– Только бы найти нам виноватого, грешного человека! – сказала Огневица. – Я бы его разожгла, да и сама бы около него погрелась!..

– Эх, – сказала Трясавица, – только бы найти мне виноватого, я бы его так стала трясти, что сама бы согрелась!..

– А я бы на него озноб с себя спустила! – сказала Ознобица.

– Что, сестрицы, – сказала Лукавица, – время-то нынче для нас самое тяжелое, – начало года. Куда ни сунься, – бабушки-ворожейки смоют тебя с притолоки своим снадобьем!..

– Не замай, сестрица, – молвила Безумица, – мы и бабушку-ворожейку к рукам приберем.

– Эго точно, – добавила Костоломка, – я ей самой кости изломаю.

Только седьмая сестрица, Болотница, молчала да про себя думу крепкую держала.

Вот подходят сестры лихоманки к околице села, – Болотница остановилась и говорит:

– Вот что, сестрицы, вы там как хотите, ступайте по теплым избам, а я на болото пойду.

– Да ты там смерзнешь, сестрица! – говорят лихоманки.

Ничего Болотница им не сказала в ответ, в пояс поклонилась и пошла в стыд и вьюгу на болото подлесное, – сирота-сиротой, такая смиренная…

Покачали головами сестры-лихоманки и разбрелись по избам. Только они ведь несуразные, лихоманки-то: ни двери в избу отворить не умеют, ни порядком в избу войти. Вот и стали лихоманки в сенях у притолоки – такие жалкие да несчастненькие, – глядеть на них так слеза прошибет. С голоду-то они смиренницы, на всё покорные.

Вот стоят лихоманки у дверей и ждут, когда кто выйдет из избы виноватый, либо грешный. Тут они на него набросятся и начнут его душить, ломать, трясти, колотить, огнем жечь.

Только глядь-поглядь идут по избам бабушки ворожейки, – и четверговую соль несут из семи печей и уголь земляной, что в ночь на Ивана-Купала он из-под чернобыльника вырывают.

– Ну, – шушукаются сестры, – беда: все запасы для снадобья, чтобы нас смывать, с собой несут. Лихо нам будет!..

– А мы их-то! – говорит Костоломка…

Подошла бабушка-ворожейка, да как глянула на гостеек незваных, непрошеных, сразу их в лицо признала, да и говорит:

– Чур меня!.. На людей вы за собой лихо маните, лихоманки.

Что ты с ней будешь делать, с бабкой?

Повысили носы сестрицы лихоманки, пошли, несолоно хлебавши, по другим дворам, только и там их ждали, да поворот от ворот указали. На одном дворе на воротах углем написано «дома нет», ну, и лихоманке тут делать нечего, она мимо и проходит; к другому хозяину в избу лихоманка и войдет, а он либо лицо сажей вымазал, либо лежит в вывороченном тулупе, его и не признаешь, кто он таков!..

Сунься к третьему, – опять не ладное дело: у него на шее ожерелье из змеиной кожи надето, либо из восковых шариков от страстной свечки.

Не может никак лихоманка к человеку виноватому подступиться, хоть волком вой!..

Закоченели, застудились лихоманки, да так-то всю зиму лютую и промаячили голодные, бесприютные, где попало.

Как в преисподней растопили печь, они – туда скорей. Только тем и спаслись.

Приходят в ад. «Вот, – думают, – мы-то живы, а Болотница, чай, вовсе на стуже загибла!..»

А Болотница им навстречу и выходит, – такая сытая да румяная, веселым-веселешенька.

– Здравствуйте, – говорит, – сестрицы мои любезные. Уж вы где же это маялись?.. Сколько, я чай, маяты за зиму на себя приняли. Глянуть на вас жаль: отощали вы вовсе, не то, что я.

– А ты где же была, сестрица? – спрашивают шесть сестер лихоманок.

– Я-то, что ль? А я, сестрицы, как на болото нашла, – повстречала мужичка, что грешным делом в болото провалился. Села я на него, начала его душить, знобить, ломать всячески. Он меня в избу к себе занёс. Сначала он меня кормил, поил, холил да грел, потом баба его, потом старуха-бабка, а там и у ребятишек я у всех его перебывала. Да и всю деревню потом обошла. Ничего, весело да сытно жила, работы много мне было!.. И напрасно вы бабам-ворожейкам верили, – разве они нас отвести могут?..

Завидно стало на нее сестрам-лихоманкам.

– Ладно же, – сказали они, – дай срок, ужо мы не плоше тебя заживем, как пойдем народ честной подстерегать по дорогам, путинам прямоезжим, по рекам, озерам да по болотинам.

Вон они сговорились как! Вот ты слушай это да на ус мотай, где надо сестер-лихоманок опасаться!..

Жил-был человек некий в нищете да убожестве долгие годы. Напоследок не стерпел, согрешил: – на Бога возроптал:

– Что, – говорит, – Господи, – всех Ты милуешь, на одного меня рукой махнул. Али я обсевок в поле?

Подслушали это чертенята, пробрались в избу к бедному человеку и взяли с него слово под страшной клятвой, что всю жизнь он будет им служить, а по смерти и душу им свою передаст. А за это они обещали обучить его лихому делу – ворожбе да волшебству, и дали ему Черную Книгу. А в той самой Черной Книге всё написано было – и какие заговоры и заклятия читать надо, и какие чары на людей напускать можно…

– Только, – говорят, – ты уж, старичок, добро делать во всю жизнь и думать не смей. А помирать станешь, передай ты эту Черную Книгу либо кому из семейных, либо другу-приятелю своему. Не то худо будет и тебе самому, и домашним твоим. Не будет тебе покою, – что ни полночь, будешь ты таскаться с кладбища в белом саване к себе домой, будешь шарить всюду да приедать, что там от ужина и от обеда осталось. И такого ты страху наведёшь, что выроют тебя из могилы, повернут тебя ничком, пятки подрежут, а в могилу осиновый кол загонят!..

Ну, вот и стал чернокнижник волхвовать да чудеса разные творить. И на всю округу стал он известен, как Дока-Морока.

Свадьбу ли расстроить, человека ли извести да иссушить, клад ли отыскать, приворожить кого, – на все Дока-Морока мастер был. Только в Черную Книгу заглянет, – и готово дело: вызовет чертей, те что хочешь сделают. Да и звать их не надо, тут они, возле Доки-Мороки ежечасно пребывают и всё спрашивают, что ему будет угодно? А это прежде всего, чтобы нечистую силу на работе всяческой изводить, чтоб она без дела не шаталась, а то она Доку-Мороку и самого до смерти замучить может.

Ну, вот и помер, наконец, Дока-Морока, а книгу-то передать никому не успел. Остался после него удалый добрый молодец. Отыскал он Черную Книгу и смекнул:

«Сем-ка, почитаю я книжицу да силу бесовскую попытаю!..»

Развернул он Черную Книгу и только заговор прочел, откуда ни возьмись привалило нечистой силы – видимо-невидимо.

– Что, – говорят, – приказать изволишь? Говори скорей, у нас руки чешутся, ноги свербят!.. Да поскорее, поторапливайся.

Удалому доброму молодцу сначала занятным это показалось. Стал он их на легкую работу посылать, – только пошлет, а черт уж и назад ворочается.

– Готово дело! – говорит. – Что еще делать надо?

А за ним и другой, и третий возвращаются.

– Приказывай, что еще делать нам? У нас руки чешутся, ноги свербят.

Стал удалый добрый молодец похитрей того задачи задавать. Только чертям всякая работа ничего не стоит. Живым духом самое мудреное дело наладят и за новой работой являются.

– У нас, – говорят, – руки чешутся, ноги свербят; говори, что еще делать надо!..

Да этак-то с утра и до ночи; и всю ночь до утра нет доброму молодцу ни отдыху, ни сроку; поесть времени не найдешь, носу утереть некогда. А прогнать чертей без работы никак невозможно.

Ему-то невдомек было, как это другие чернокнижники нечистую силу на работе изводят, чтобы она им помехой не была.

Вот, к примеру сказать, велят они чертенятам из песку веревки сучить, из воды пряжу прясть, из земли в землю тучи перегонять, горы срывать да моря вровень с краями засыпать, а то слонов дразнить, тех, что на хребтах землю держат.