Уж ты, Грозный царь, Иван Васильевич!.. Ты почто убил разбойника бессчастного?.. Не разбойника убил ты в чистом поле; ты убил свою заступу верную… Как не стало заставы разбойничьей, стало некому силы басурманской грудью отстаивать.

Звал Март соседа своего, Апреля, в гости:

– Приходи да приходи, соседушка; посидим, побеседуем с тобой о том, о сем!.. Чего нам с тобой друг друга чураться!..

Апрель – парень простой, душа нараспашку.

– Что ж, – говорит, – ладно. Буду у тебя!..

А Март всегда озорной был, всегда шутки разные шутил со зла надо всеми.

Посмотрел Апрель в окно, – видит, снег уж сошел, он запряг таратайку и поехал к Марту в гости на колесах.

А Март только того и ждал. Надул щеки, растряс из рукава снегу видимо-невидимо, напустил морозу лютого, ни дать, ни взять Ноябрь на двор заглянул. Что ты с ним поделаешь?.. Застрял Апрель со своей таратайкой в сугробе, – ни взад, ни вперед двинуться не может…

А Март-месяц, знай себе, втихомолку посмеивается, – рад, озорник, что с соседом шутку такую сшутил.

Разобиделся Апрель на него, повернул домой. «Никогда, – говорит, – больше к тебе не поеду, хоть в ноги кланяйся, проси!..»

Да отходчив был Апрель. Мало времени прошло, – и забыл он об этой злой шутке.

А Март не унимается. Пришел к нему и говорит:

– Что, соседушка, не довелось нам повидаться с тобой да по душам покалякать. Приезжай ужо ко мне, родимый, авось погода лучше будет. Да ты бы, отец, того… на санках бы…

– Ну, что ж, – говорит Апрель, – можно и на санках попытать.

А он уж очень прост был, Апрель-то. Ну, вот только он сани запряг, только за ворота выехал, а Март его уж сторожит; напустил тепло, всю дорогу раскиселил, – грязь непролазная, – куда там на санях ехать!.. Что ты будешь делать? А не ехать нельзя, – разобидится на него Март-месяц!..

Вот и говорит Апрель другому своему соседу:

– Так и так, братик Май! Надоумь, что мне теперь делать, как быть?..

Подумал-подумал Май, да и говорит:

– А ты вот что, братан, сделай. Запряги-ка ты телегу, на нее сани взвали да дощаник и ступай в путь-дорогу.

Так Апрель и сделал и, спасибо доброму Маю, блогополучно добрался к Марту то на колесах, то на санях, а иными местами – на дощанике вплавь.

Подивился Март на Апреля, даже позеленел от досады: выходит так, что он сам в дураках остался, вместо того, чтобы самому над Апрелем потешиться!..

Вот и стал он к Апрелю приставать:

– Скажи да скажи, соседушка, кто тебя этому надоумил?

А Апрель и признайся:

– Да меня Май надоумил!.. – То-то прост уж больно был он.

Вот с той поры Март и злобится на Май-месяц.

– Подожди, дай срок, – сказал он в сердцах, – я тебе штуку устрою!..

С той поры в Мае всегда – нет-нет, да и ударят мартовские морозы… А кто этому причинен?.. Все он, Март-озорник. Сердится он на Май-месяц за советы его Апрелю, – вот и шутит над ним шутки неладные. А от этих шуток у Мая чистое горе: и яблоня, и груша, и вишня гибнут в цвету, и озими страдают, и трава туго в рост идет…

Уж такой-то этот Март-месяц озорной да непутевый, и не приведи, Господи!..

Жили-были два водяных царя – один в озере Кушт[1], а другой – в Онего[2]. Жили они весело, без лиха-горя, потому что достатки у обоих были xopoшие, озера полноводные; лежать они между крутыми горами, поросшими лесами. А в озерах рыбы всяческой – видимо-невидимо.

Только вот куштозерский-то царь больно любил в кости играть: ничего бы ему не надо, хоть впроголодь сиди, только дай либо в тавлеи, либо в кости поиграть.

А онежский водяной тоже мастер был в кости поиграть. Познакомились как-то водяные цари, и зазвал Онего Кушта к ceбе в гости.

– Давай, – говорит, – в кости перекинемся.

А Куштозерский царь водяной тому и рад.

– Ну, что же – говорит, – давай, пожалуй!..

Вот и начали они кости метать. Кто их там знает, – счастье ли царю Онего шло, или кости метать он наловчился, а только что ни метнет кость, – всё ему прибыль выходит, а куштозерскому царю – всё убыток да убыток. И проиграл куштозерский царь онежскому все свои деньги, какие у него были, а тот ему и говорит:

– Что ж, будем еще играть?

– Да у меня нет ничего!

– Как нет ничего? А озеро-то? А вода?.. Ну, да и рыба тоже? – Подумал-подумал куштозерский царь и махнул рукой.

– Ладно, – говорит, – давай дальше играть, может статься, я у тебя отыграюсь.

Начали они снова играть, и в скорости выиграл у Кушта царя Онего-царь и всю воду, и всю рыбу куштозерскую, так что Кушту-царю стало впору хоть в батраки идти. А Онего улыбается и говорит:

– А что, соседушка, еще не сыграем?

Обомлел куштозерский царь да и говорит:

– Все я уж проиграл, что ж мне еще на кон ставить?

– А ты себя закабали?..

Махнул рукой царь-Кушт и на это, – метнули кости, и вышло, что Онего опять выиграл.

– Ну, сказал Онего-царь, – теперь будет!.. Не царь ты теперь; иди ко мне в батраки, заслуживай свой проигрыш…

Заплакал царь Кушт, однако, делать нечего. Отвел воду из Кушт-озера в Онего, рыбу перегнал туда же, да и сам в Онего перебрался и стал служить царю Онего.

И пересохло озеро Кушт вовсе; ни капли воды в берегах нет; и что диковинно, рыбы-то нигде не найдешь, а прежде Кушт-озеро славилось всякой рыбой.

С горя да с досады на себя взялся, наконец, царь-Кушт за ум, приналег на работу, и так он царю Онего угодил, так по душе ему пришелся, что вскорости тот за его труды весь его проигрыш зачел, – и воду, и рыбу, и деньги ему вернул.

– Иди, – говорит, – к себе в Кушт-озеро. Живи помаленьку. И будем мы с тобою в дружбе жить!..

Ну, вот и вернулся царь-Кушт к себе в озеро, – и откуда ни возьмись и вода набралась, и рыба заиграла в воде, и всё пошло по-старому да по-хорошему.

Однако, с незапамятных времен один раз в десять лет озеро Кушт диковинным образом пересыхает да так, что на месте озера не остается ни капли воды и ни единой рыбины. Мужики, что в окрестностях живут, знают это и теперь не дивятся.

– Видно, – говорят, – опять наш водяной в Онего в кости играть пошел да проигрался. Не замай, отыграется, либо долг свой у царя Онего выслужить и назад вернется.

Так оно и на самом деле сбывается.

Высохнет всё озеро, словно лужа, а там, смотришь, мало погодя, и опять водой полным-полно!..

Жили-были семь сестриц-лихоманок[3] в преисподней, в аду, одна другой краше: одна безрукая, другая тощая, третья слепая, а то безногая. Красавицы писаные, хуже смерти. Одну звали Огневица, другую Трясавица, третью Ознобица, четвертую Комуха, пятую – Веретенница, шестую – Костоломка, а седьмую – Болотница…

И как больше всего любили сестрицы-лихоманки тепло, то и жили они в преисподней; там им и место бы. Да и в преисподней не всегда тепло бывает: порой ударит мороз, выстудит ад, – и полезут сестрицы-лихоманки на свет Божий искать пристанища по теплым избам и домам, где грешные люди живут.