Жуткая боль жгутом хлестнула до самого плеча, но тяжесть внизу живота не исчезла. Скачки прекратились – что да, то да. Но Валюшка всё так же восседала на нем, и капельки пота катились по колобково тучному телу, как роса по поверхности тыквы. Иван с силой зажмурил глаза, уверяя себя, что ему просто померещилось, а тяжесть на нем – кусок обрушившегося потолка, ну, или что-то в этом роде. Надо же, подумал он, ещё чуть – и прям по голове. Встряхнув ею, он разлепил веки.

Она хлопала глазами, дыхание ее было частым, как у запыхавшейся борзой – невероятно тучной, - и, приглядевшись, Иван увидел, что пот в складках ее тела кое-где взбился в пену. Он потрясенно застонал, и истолковавшая значение испущенного им звука по-своему, Валюшка горделиво так выпятила подбородок: я, мол, еще и не такое могу. Потом склонилась над ним и принялась тереться об него огромными грудями с сосками в розовых кружках размером с чайные блюдца. Прикосновение оказалось болезненным, кожа на его груди саднила, и Иван подумал, что всё так плохо здесь, то что же осталось от… Он издал слабый, задохшийся всхлип, попытался выскользнуть из-под Валюшки, чувствуя себя попавшим под обвал спелеологом.

— Головонька болит, родненький? — пропела Валюшка и неграциозно вспорхнула – ее груди взметнулись и опали, как крылья тучной бабочки.

— Душа у меня болит, дура, — пропищал он банальное, но уместное. — И еще кое-что.

— Заладил, тоже мне: дура да дура, — незлобливо, но заигрывающее обиженно проворковала она. — И это после всего, что между нами произошло, — она закатила глазки и восхищенно цокнула. А Иван от этого звука вздрогнул.

— То ж по пьяни, — пролепетал он, ловя себя на том, что оправдывается вместо того, чтоб просто дать ей пендаля. — Клофелинщица херова.

— Рассказывай! — недоверчиво и снисходительно усомнилась она. — А пивко у нас забористое.

— Да пошла ты! — он уткнулся носом во влажную от пота подушку.

— И ты такой же подлец, как все, — сказала она заторможено, и медленно натянула халатик, так медленно, словно давала ему шанс одуматься. Шансом не воспользовался; тогда Валетина Дмитриевна склонилась к его уху и прошипела: — А твой дружок припадочный в шесть часов съехал.

— Что? — он вскочил, едва не опрокинув администраторшу, и заметался по комнате, подбирая шмотки и цедя сквозь стиснутые зубы ругательства.

— Тю-у-у, так чё, правда, что ль, дружок твой?

— А сказать не могла, нет? — взбеленился парень, проигнорировав вопрос. — Трудно было? Какие же вы все тут тупорылые! — проорал он от возмущения и от боли в паху, когда натягивал штаны на голое тело – трусы валялись порванные на полу у кровати. Валюшка попятилась к двери.

— Ты ж пьянючий был…

— Ага, конечно! Как трахать тебя, лахудру, так трезвый!..

— Это еще вопрос, кто – кого, — осадила она его.

— Ах, ты, — он подскочил к ней, схватил за ворот халата и принялся трясти так, словно яблонькой она была, а не сорокалетней грузной бабой. — Куда, куда он поехал, я тебя спрашиваю? Или с тобой по-другому поговорить? Так это ж запросто и даже с удовольствием. Развяжу язык, как не фиг делать. Доходчиво?

— Иванушка… — глаза ее округлились еще больше, руки легли на его предплечья. — Я не знала.

— Теперь вот узнала. Куда он направился? За ним приезжали? Девчонка такая, симпатичная, рыжая?

— Так, ага, уехал, ага, с нею, и с этими, ага, ехал, вместе. В Благодать, ага…

— Да не агакай ты. На чем уехали? Номера? Ну что ты таращишься?

— Ты меня не убьешь? — спросила с каким-то восхищением. — Не убьешь ведь, Иванушка?

— Нет, хотя мысль удачная. Да не трясись ты – шутка.

— На автобусе они. Маленький такой.

— «Газель», что ли?

— Какое там. На «ПАЗике» уехали, ага. Раньше-то маршрутный ходил, хоть иногда, а теперь вот…

— Что «теперь»?

— Не ходит. Кого возить-то, стариков? Так они ж бесплатно все, а бензин палить – сам знаешь, почем он нынче.

— Ничего не понял.

— Да Пашка их повез, Подрывалов. Он раньше…

— Короче.

— Так он теперь на том же автобусе тут ездит, частником, деньги какие-никакие зашибает. Ну вот, с ним они и договорились. Девка эта, рыжая, что ты говорил, браслетов на руках – по полкило, наверное, богатая, не иначе, а то - может, и бижутерия; а чего – раньше, вон, чешская какая была… ой. Ну, светленькая еще такая, повыше рыжей-то будет, лицо такое странное – широкое, а красивое, видная деваха. Два парня, твоего, наверно, возраста: один толстенький такой, но вертлявый, что твой колобок, другой – тощий, темноволосый, кожа желтоватая такая, как у жида. И дружок твой. Доктор, между прочим, приезжал, да толком ничего не сказал: аппаратуры, говорит, такой у нас нету, а везти его в Ростов не собираюсь. Это соврал он, небось, насчет аппаратуры, потому как сам ничего не знает – спасибо еще, приятеля твоего зеленкой не намазал, так, для профилактики. Двоечником, небось, в медицинском был – вот и лечит тут нас, когда трезвый… ой…

И так голова раскалывалась, а тут еще эта… Иван посмотрел ей в глаза, и послал мысленный приказ: сгинь, зараза.

— Пойду я, — сказала она с застенчивостью девчонки, которой хочется пожеманиться перед настойчивым кавалером.

— Стой. Как водилу найти?

— А зачем? — спросила она, сплетая и расплетая пальцы – за неимением косы приходилось занимать руки этим.

— О дороге расспросить хочу.

— Понимаешь, Иванушка…

— Ну что ещё?! И прекрати меня так называть.

— Пашка – он муж мой, — и залилась румянцем. Надо же, щас расчуйствуюсь от умиления.

— Не парься. Распространяться не стану – засмеет меня твой Пашка. — И вздохнул с ненаигранной горечью.

— Не знаю, вернулся ли уже.

— Конечно, вернулся, — сказал Иван убежденно. — Не на Полюс же отправился. Как там эту деревню – Благодать?

— Хи-хи-хи, — она решила его добить, не иначе. — Надо ж – на Полюс! Хи-хи-хи. Шутник ты, Иванушка.

— Только давай без смехерочков, ага ? Просил же.

— Извиняюся, — сказала она. — Километров двадцать пять – тридцать отсюдова, но по лесу.

— А точнее?

— А хрен его. Дорога жуткая – асфальт-то там так и не постелили, сначала вояки противились, а потом и сами чего-то мостили, да не вышло, а там - перестройка эта, в смысле – горбачевская, ну, и опять Благодать похерили. Ну не смешно? Так что если краем болота, то короче будет, а в объезд – подальше. Вот и живут там деды с бабками безвылазно - автобусов-то нету, да и кому они нужны, старики эти.

— Ты уже говорила.

— Да? — вскинула удивленно брови, и лоб ее сморщился. Господи, да ей же под полтинник, наверное, подумал он с каким-то боязливым восхищением.

— Ну, тогда поехали к твоему благоверному, — сказал Иван, закругляя диалог. — Ты так, в халате? — спросил, стараясь не смотреть на ее грудь, едва не вывалившуюся из халатика, когда Валюшка взялась за дверную ручку.

— А я и не собираюсь, — ответила она и, подмигнув, взглядом показала на кровать: продолжим, мол? – Иван ощутил приступ тошноты. — Ну ладно, — вздохнула разочарованно, и продолжила, зло запахнув халатик. — Ту десятка полтора дворов всего до нашего. По улице, прям направо и езжай, а домик наш в самом тупичке, и забор такой, зеленый, из прутков арматурных.

— Найду. Я тебе деньги-то за дверь отдал – не помню?

— Отдал, спасибо.

— На вот, еще держи, — сунул в карман халатика пару купюр. Ожидал возмущенных воплей или еще чего, означавшего бы оскорбленность, да ошибся. Валюшка не отреагировала вообще никак.

— Так ты что, со стоянки не вернешься, попрощаться?

— На обратном пути заскочу, — заверил он ее и улыбнулся так, что Валюшка отшатнулась и бессознательно перекрестилась.

6

Иван поехал на встречу с Валюшкиным мужем, не понимая, зачем ему это вообще нужно. Какой бы дырой ни был этот Елкин, дорожные указатели на выездах из него наверняка имеются, хоть, может статься, и самопальные, да и аборигены на то они и есть, чтоб направить заплутавшего путника, так что Иван нисколько не сомневался, что отыщет дорогу, не прибегая к помощи рогоносца Паши. Рогоносца? Хм, как ни прискорбно, Иван сам был таким, потому как полагал – ну да, он старательно уверял себя, что именно полагал, а не был уверен, - что Маша в его отсутствие, растянувшееся – увы – на годы, удовлетворяется кем попало.