Иван с трудом поднялся двинулся к двери, цепляясь руками за воздух. Не сразу ухватившись за ручку, он открыл дверь и выглянул в коридор. Как он и предполагал, пустой. Хотел закричать «Врача!», но с удивлением услышал лишь собственный хриплый писк. Пришлось прокашляться и, набрав полные легкие спертого воздуха, заорать дурным голосом:
— Дежурная-а-а!!!
В ответ – как водится. Если в этом говенном отеле и есть дежурная, то явно вымуштрована не настолько, чтоб сломя голову бросаться на помощь постояльцам, едва только услышит крик.
Он на цыпочках прокрался к соседнему номеру, отмечая, что носки прилипают к натертому какой-то дрянью линолеуму и отстают от него с едва слышным шорохом. Будто бинт от раны отрывают, подумал он, и передернул плечами. На двери – клочок с распечатанным на принтере №214 под полоской прозрачного скотча. Стоны слышались отчетливее, и Иван подумал, что страдалец лежит у самой двери, головой к ней, в позе трупа, задохнувшегося в пожаре. Да что ж такое могло с ним случиться? Что заставило его так выть?
Он поскребся в дверь – раздался всхлип, будто человек за дверью тщился, но так и не смог вынырнуть из кошмара. Опять стоны.
Он постучал в дверь согнутым пальцем – ну, примерно то же.
Он побарабанил кулаком – что-то навроде он уже слышал.
Он шарахнул по полотну ногой – только пальцы расшиб, и попрыгал на правой ноге, рукой схватившись за поджатую левую.
Прихрамывая, он разогнался по диагонали коридора и ударил в дверь плечом – хрустнуло в районе замка, и Иван с мыслью бля, опять ключицу сломал! Влетел внутрь, едва успев увернуться от двери, ударом о стену отброшенной обратно.
Парень лежал под столом, скрючившись невероятным образом. Иван оторопело уставился на бледное крепкое тело, обнаженное, подергивающееся конвульсивной дрожью. Иван и хотел привести припадочного в чувство, и опасался до поры до времени показываться тому на глаза. Спустя пару секунд он уже пожалел, что вообще вышиб треклятую дверь, поскольку при виде этого корчившегося на полу человека ощутил на себе нелепую ответственность за его состояние, хотя и понимал, что угрызения совести его терзать не должны.
Он склонился над телом и попытался перевернуть его на спину. Это оказалось куда проблематичнее ожидаемого, поскольку бедняга находился все еще под столом и при попытках выкатить, вытащить его оттуда цеплялся за ножки неказистой мебели руками, будто, находясь в кошмаре, мог как-то контролировать оставленное вне него тело. Скрипя зубами и морщась от отвращения к самому себе, Иван улучил момент, когда руки парня ослабили хватку, и откинул стол в сторону. Схватив тело за руку, резко потянул – оно перевернулось и с деревянным стуком распластало по полу руки-ноги. Лицо казалось знакомым, и для полной уверенности оставалось только увидеть его глаза осмысленными, а не остекленевшими, в чем убедился, оттянув веко бедолаги и тут же отдернув руку: будто в глаз трупа заглянул.
Он обратил внимание на татуировку парня: радарная установка – А что? Похоже. Так себе татушка, - в венке странной растительности. Что ж, если припадочный и впрямь служил на установке, так похожей на радарную, то вполне мог облучиться, или что-то в этом роде, вот приступы и случаются. Бывает.
— Позвольте полюбопытствовать, — раздалось за его спиной медленно, старательно, будто все усилия говорившего были направлены на то, чтоб не сбиться, — что это вы тут делаете и по какому такому праву ломаете ведомственное имущество?
Он медленно обернулся. В дверях, подбоченясь, стояла маленькая такая, пухленькая тетка с крашеными чернильно волосами, уложенными в каре, похожее на солдатскую каску. Маленькие карие глаза-буравчики на бледном пухленьком личике метали молнии почти осязаемо жгучие.
— Ему плохо стало, — сказал Иван, испытывая раздражение от того, что услышал в своем голосе оправдательные нотки.
— Да ну, а ты врач, надо думать? — спросила она.
— Нет, — ответил Иван, и захотел раствориться в воздухе. Тетка шагнула в комнату, и Иван попытался ее обойти.
— Куда это мы собрались? — она положила ладошку ему на плечо, и хоть для этого едва не на цыпочки встала, Иван все же сел на разболтанный венский стул, ощущая раздражение в месте прикосновения ее ладошки, как от крапивного листа. Бог ее знает, что она подумала.
— Никуда, — перешел он в наступление. — А дверь вашу поганую и вышибать не пришлось бы, если бы вы иногда прислушивались, что творится вы этом клоповнике, а не точили лясы неизвестно с кем.
— Что? — ее бровки изумленными полукружьями поползли вверх, кроваво-красные пухлые губы задрожали оскорблено. — Да что ты себе позволяешь? Да я щас милицию… То есть, полицию, прости, Господи…
— Вызывай кого хочешь, лахудра, плевать. Только менты тебе не помогут.
— Это еще почему? — она нависла над ним своими грудями, будто собиралась придушить ими.
— Догадайся с трех раз, идиотка, — Иван откинулся назад, едва не свалившись вместе со стулом.
— Так кто за дверь заплатит? — ее глазки бегали, будто она пыталась сообразить, что еще разбито в номере и, не находя ничего, вновь шныряла взглядом по скудному убранству.
— Заплачу я, заплачу, только не ори, как полоумная.
— Она теперь тыщи три стоит, или четыре, — сказала она тоном едва не застенчивым, и улыбнулась робко, униженно.
Вставая, он отодвинул ее:
— За бабками схожу.
Вернувшись из своего номера он, поддавшись порыву, свернул пятитысячную купюру в трубочку и, оттянув пальцем платье на груди окоченевшей от такого хамства администраторши, сунул рулончик ей за пазуху. Женщина зарделась. Какие мы недотроги, подумал он.
Они перенесли-перетащили тело этажом ниже, и Валентина Дмитриевна – как она представилась позже, став еще через некоторое время и вовсе Валюшкой, - принялась тыкать наманикюренным пальчиком в кнопки телефонного аппарата на своем столе. Иван сидел в кресле напротив и цедил ледяное пиво, сосредоточенно размышляя, сколько Валентине Дмитриевне годков и, если не так много, как представлялось при первом взгляде, и уж коль сложится поразвлечься, не удастся ли вернуть хоть часть суммы, отданной за дверь. Ошарашенный направлением собственных мыслей, он с подозрением поглядел на запотевшую бутылку, потом перевел взгляд на администраторшу, ощущая, как дураковатая ухмылка растягивает его рот до ушей. Валентина Дмитриевна сказала что-то вроде того, что доктор, мол, едет. Иван сообщению не обрадовался и даже насупился, спьяну решив, что проявившая прозорливость администраторша таким образом его отшивает.
— Это понимать как «выметайся»? – спросил угрюмо.
— Ой, мамочки, да не то ж я имела в виду…
— Просвети, что ли.
— Ой, Боже ж мой! И смех и грех с этими городскими! – запричитала, затараторила. — Ну, и что теперь для тебя сделать? Сплясать, может?
— Минет могёшь? — с задором спросил он, с трудом отрывая взгляд от этикетки бутылки и пытаясь сконцентрировать его на все время пытающегося выпасть из фокуса лице женщины.
— Да я ж для тебя… — и застыла с раззявленным ртом.
— Ладно, проехали, — сказал он успокоительным тоном, обращаясь к бутылке и изумившись, когда та, как-то оплывая в его руках, ответила голосом администраторши:
— Как захочешь.
— Ну, так я пошел, а ты заходи, как соизволишь. Ох, правда, пошел, чего-то мне не того… А ты заходи.
— Ага, — уверила она его.
5
Это было, как в страшном сне, когда вроде, просыпаешься и обнаруживаешь, что реальность стократ хуже, а потом, вернувшись в действительность уже по-настоящему, расслабляешься, недоуменно хмыкая.
Он просыпался и просыпался, не вопя лишь оттого, что понимал: сон это, сон, просто очередной сон. И в каждом пробуждении обнаруживал на себе яростно, ожесточенно скачущую Валюшку – администраторшу. Он силился припомнить, чего такого наговорил ей, что она вот так вот без зазрения совести пользует его. И что за пивом она его угостила, что отрубился, едва добравшись до номера? Было не то чтобы неприятно – скорее неловко и дико. Неловко оттого, что окосел с одной бутылки и дико – ну, на нем всё-таки скакала всадница внешности, далекой от его романтических грез. Где-то во сне шестом-седьмом Валюшка скакала всё с тем же ожесточенным упорством, и её потное лицо было перекошено азартом кавалериста, настигающего врага. Ну всё, Валюшка, хорошего понемножку… Он поднял руку ко рту с тем, чтобы, укусив собственную плоть, вырваться из мира сновидений в страну, в которой ты еще не докатился до того, чтобы тебе затрахивали разжиревшие нимфоманки. Глаза Валюшки вдруг обрели осмысленное, перепуганное выражение, и Иван, злорадно ухмыльнувшись, вонзил зубы в мякоть между большим и указательным пальцами левой руки.
