Дин улыбнулся. Когда Бретт входил в раж, нос у него краснел, а глаза становились круглыми от возбуждения. Это стоило гораздо больше любых слов, и его участие на самом деле ощущалось так, будто брат сидел с ним в одной комнате, но беда была в том, что Дин вряд ли мог объяснить, что именно должен делать. Наразрешенные вопросы теснились в его голове, порождая сотни предположений. Не может быть, чтобы Эйдан просто так пропал, наверняка есть какая-то серьезная причина, но ее не видно.
Вечерами Дин пытался читать ту самую книгу с легендами о море – но шла она тяжело, язык в ней был старый и витиеватый (хорошо еще, что английский, а не гэлик). Теперь он, конечно, разобрался в отличиях морских существ, но поделиться этим было не с кем: Адаму вряд ли интересно, Ричард уехал; оставался только попугай.
Кстати, леди Мариан оказалась весьма капризной особой с резким, громким голосом. Она больно клевалась и разбрасывала корм, когда была не в духе. Дин заходил к ней с утра и после обеда, рассказывал, что удалось узнать, стараясь при этом не замечать, что в доме дядюшки появились новые вещи, легко превратившие его идеальный порядок в уютный дом. Клетчатый шарф, статуэтка медведя, вторая зубная щетка в ванной и вторая подушка в кровати – это были мелочи, которые сами по себе ничего не значили, а все вместе создавали ощущение счастья в комнатах. Дин с горечью думал, что до недавнего времени у него тоже было так, но он не замечал этого. Так и подмывало расспросить Ричарда, узнать подробности, но заранее понятно было, что тот смутится и постарается уйти от разговора.
– Это не наше дело, а, Мариан? Ты согласна? Хотя ты-то, наверное, все знаешь.
Птичка не отвечала, но смотрела внимательно, будто понимая слова. Дин смотрел на нее и думал, что однажды непременно заведет собаку, чтобы у него рядом всегда был теплый и искренний друг, с которым можно поделиться наболевшим. Да, обязательно будет – только чуть позже, когда жизнь немного наладится.
Простуда не возвращалась. Дин уверял себя, что это потому, что наступило лето – ведь если бы он поверил, что причина в Эйдане, его уход смотрелся совсем грустно. Адам приходил каждый день: приносил домашнюю еду, старательно развлекал, составлял компанию для поездок в город. Иногда Дин был этому рад, иногда – не очень. К счастью, Адам быстро понимал намеки, и оставлял его одного по первой просьбе.
Вроде бы жизнь текла своим чередом, вроде бы Дин нормально работал, общался и жил – но он вряд ли мог кому-нибудь объяснить, что с ним происходит при виде огней маяка, и как он сидит ночами и бесконечно смотрит на далекое оконце жилого домика. Казалось, что никто больше этого не видит, но Дин-то знал, что от всех остальных его отделяет толстый слой морской воды, через который он едва видит и слышит.
Лошади не оставляли его в покое. Однажды он снимал на берегу, когда услышал далекое ржание. Дин едва не выронил камеру и побежал по холмам, рискуя свернуть себе шею. Вряд ли у его поступка было логическое объяснение, но внутри него просто что-то щелкнуло, заставляя барахтаться и плыть в бездонном море. Это оказался фермерский конь в долине. Дин почувствовал себя обманутым и очень уставшим.
По вечерам в некоторые дни мимо проходил Карл в компании собаки. Он всегда здоровался, но ближе общаться не пытался, а Дин не настаивал. Ири же считала своим долгом хотя бы повилять хвостом, чем немного поднимала настроение. Глядя на нее, Дин думал, что его собака будет лохматой и веселой, чтобы можно было расчесывать ей шерсть, на которой застыла морская соль.
Июнь превратил холмы в зеленое море с волнами, ласковыми приливами и пеной овец на поверхности. Дин не считал дни, они просто текли мимо, едва трогая его сознание. Понедельник был похож на четверг как брат-близнец, среда – на субботу, как родная сестра. Он просыпался каждый раз, что-то ел, ездил в город за покупками, фотографировал – и ничего не чувствовал, кроме давления ледяной глубины. Если бы его спросили, что он делал позавчера, Дин не смог ответить точно. Из человека он превратился в робота, систематически выполняющего определенные функции, и понятия не имел, как выключить программу.
Подошло июньское полнолуние – и Дин не спал всю ночь, пялясь на яркую плашку луны над морем. Что-то в его груди, прямо между ребер, давило и ныло, как воспалившаяся заноза.
– Давно я не делал ночных съемок, – вздохнул Дин.
В последнее время он заимел привычку говорить вслух, чтобы что-то кроме тиканья часов разгоняло тишину.
Светочувствительные объективы лежали в отдельном кофре, Дин едва его нашел. Взял штатив, камеру, накинул куртку, потому что ночами свежий ветер с моря превращался в ледяной. Цель имелась, оборудование тоже, а вот желания – никакого.
– Надо работать. Дин, соберись, нельзя расслабляться.
Ночь была чудо как хороша. Полная луна уже поднялась достаточно высоко, дорожка серебряного света на мягких волнах напоминала кусочки металлической фольги, наклеенные на темное стекло.
Дин некоторое время бродил по берегу, выбирая ракурс таким образом, чтобы в объектив попадал край скал. Несколько пейзажей, пара кадров луны крупным планом – фото получались хорошие, но Дин знал, что может лучше. Раньше мог.
Маяк возвышался над побережьем как светлый палец, указывающий на небо; сегодня прожектор не работал, мигал только габаритный фонарь на вершине. Окна в домике тоже не светились: должно быть, Карла не было дома. Дин развернул штатив, чтобы сделать несколько снимков маяка вместе с луной и морем. Угла объектива немного не хватало, Дину пришлось пятиться, и закрепиться он смог только у самого обрыва. Мелкие камешки посыпались вниз, и он вдруг вспомнил, как Эйдан поймал его в прошлый раз. Казалось, это произошло вообще в другой жизни, с каким-то другим Дином. Сейчас никто не узнает, если он упадет туда, в каменную черноту, а утренний прилив унесет тело в море…
Дин увидел какое-то движение в скалах за маяком, и замер, приглядываясь. Ему показалось что-то светлое, коротко блеснувшее в лунном свете, похожее на… лоснящуюся лошадиную спину.
Сердце забилось так сильно, что слышно было, наверное, даже в домике Адама. Дин не двигался, боясь шелохнуться и спугнуть видение. Светлое пятно перемещалось по скале очень медленно, не попадая на освещенные участки, и разглядеть его хорошо не получалось. Может, это вовсе не лошадь, а крупная собака, или одичавшая и обросшая овца? Непослушными пальцами Дин перещелкивал настройки на камере, но ее светочувствительности не хватало. Он немного отступил назад и снова услышал, как катятся в пропасть камни из-под его ног. Существо на склоне сменило направление и вышло вперед, сразу оказавшись освещено луной, и Дин едва не заорал от восторга: это действительно была лошадь, светлая и тонконогая, похожая на Уилс или Люка.
– Подожди, – выдохнул Дин, бросая камеру, – подожди меня!
Он видел, что лошадь отступает обратно, поэтому побежал, не глядя себе под ноги. Дин спотыкался и едва не падал, ветки какой-то плетистой травы цеплялись за кроссовки, роса оседала на обуви и штанинах, проникая до тела мокрым холодом – но кровь, стучавшая в ушах, позволяла ему не обращать внимание ни на что.
Лошадь быстро взбиралась по скалам позади маяка, и Дин понимал, что не успеет догнать ее.
– Подожди, пожалуйста! – крикнул он, задыхаясь.
На мгновение лошадь замерла, Дину даже показалось, что повернула к нему голову, но тут же продолжила свой путь вдвое быстрее и скрылась за нагромождением скал.
– Нет, нет, я прошу, – всхлипнул Дин.
Он добрался до края камней и начал карабкаться наверх, рискуя в темноте соскользнуть и разбиться.
– Уилс… Люк, Крэйг… Эйдан! Ну где же вы? Не оставляйте меня одного, я не понимаю… за что? Объясните, что я сделал?
Дин добрался до каменного выступа и рухнул там, обессилев. Только сейчас он сообразил, что размазывает по щекам слезы, а глаза продолжает застилать пелена. Руки и ноги устали так, словно он плыл на огромной глубине, преодолевая сопротивление давления. Тупая заноза внутри вдруг вскрылась и заболела остро и зло, обжигая легкие и гортань. Дин кашлял и судорожно хватал ртом воздух, а луна, казавшаяся теперь далеким бликом, плясала над ним, переворачивая небо и море.
