Осознавать собственную особенность было непросто, смириться – еще тяжелее. Ричард глубоко переживал свою трагедию, не имея смелости рассказать об этом хоть кому-то, ведь он прекрасно знал, как порицается подобное отклонение. Мама бы не пережила, это точно. Некоторое время он пытался освоиться с этим, изучать ситуацию – ведь как-то такие люди умудряются общаться, узнавать друг друга, создавать пары. Как они находят друг друга, как узнают, что можно заговорить вот об этом, неприличном и порицаемом? Если и были тайные знаки и секретные жесты, то он ничего об этом не знал. Ричард не смог продвинуться в этом вопросе хоть сколько-нибудь далеко, ведь ему было не с кем посоветоваться и негде брать информацию: он был обычным прилежным студентом без связей в злачных местах и даже без близких друзей. Ни в ком из окружающих нельзя было заподозрить товарища по несчастью, нигде не встречались намеки на существование того, другого мира, о котором можно было прочесть в газетах или увидеть по ТВ. И Ричард не стал рисковать.

Пришлось забыть о своих амбициозных планах: о карьере в столице или дальнейшем обучении, например. Ричард вернулся в родное графство, в дом своего детства, из которого он всего несколько лет назад так стремился уехать подальше. Дела на семейной ферме шли плохо, не хватало твердой руки и опыта. После смерти отца всем пыталась заниматься мама, слишком скромная и робкая женщина для хозяйки поместья. Ричард с головой погрузился в домашние дела, горько сожалея о том, что не учился сельскому хозяйству или ветеринарии. Чтобы не искушать себя лишний раз и не наделать глупостей, он почти прекратил общение с родственниками, ограничиваясь открытками по большим праздникам. Худшего позора, чем интерес к кому-то из кузенов, двоюродных дядюшек или другой родни Ричард не мог себе и представить.

Несколько лет он пытался хоть как-то выровнять ситуацию на ферме, но ничего не получалось: стоило справиться с одной проблемой, как с другой стороны показывались две новые. Вскоре мама стала болеть, хоть и старалась до последнего не беспокоить занятого сына своими проблемами. Год Ричард разрывался между фермой и больницей, и когда мамы не стало, дела оказались в полном упадке. Волевым решением он пересмотрел все свои дела и планы, сдал в аренду земли, продал остатки овец и домашней птицы. Постепенно он нашел свое место в этих краях, занимаясь административными делами, к которым всегда питал склонность, но от одиночества это не спасало.

Ричард никогда не позволял себе слишком много думать о том порочном, что жило в нем. В родных местах он был окружен людьми с более чем традиционными ценностями, и стремился стать одним из них. Предположить, что кто-нибудь из соседей или знакомых может заниматься чем-то таким, Ричард просто не мог, у него в голове такое не укладывалось. Сам он, уже освободившись от обязательств перед матерью, предпринимал некоторые попытки разобраться в себе и изменить одиночеству: в Дублине существовали заведения, где собирались люди с теми же проблемами, и решали их разными приятными способами. Разузнать о таких клубах по интересам было для Ричарда непросто, но он справился. В результате он получил некоторый опыт, в большей части положительный, но с оговорками. Тяжелое чувство вины давило на его плечи в родном доме, укоризненно глядело со старых фотографий глазами родителей, дедушек и бабушек. Ричард ощущал себя грязным и недостойным, словно занимался этим прямо при них и запятнал семейную честь. Переживания только укрепили его в мысли, что нужно забыть об этом, вычеркнуть из жизни и не думать, не предпринимать никаких попыток окунуться в удовольствия для своего темного «я». Наверняка у каждого найдется неприличный секрет, а то и несколько – вот и Ричард хранил свой, стараясь пореже о нем вспоминать.

Новость о том, что Дин и Эйдан не просто друзья, а любовники, стала сигналом к началу извержения давно спавшего вулкана. Голова трещала от вопросов и предположений, а сами собой всплывающие в подсознании живописные картины их крепкой дружбы то и дело заставляли бедного Ричарда краснеть невпопад. Он совсем не ожидал обнаружить у себя под боком кого-то с теми же… наклонностями. Это было просто невероятным совпадением.

Именно поэтому поведение Грэма казалось Ричарду галлюцинацией, порождением его извращенного воображения и недавних новостей. Не может же быть, что приехавший к Адаму родственник тоже из «этих»! И уж точно не может быть правдой, что он заинтересовался Ричардом и теперь намекает ему на возможность углубить знакомство. Все только кажется, и разум принимает желаемое за действительное, обращая внимание на нужные места в общении и затирая прочие факты – ведь Ричард определенно увлекся этим человеком.

– Не стоило этого делать, – прошептал он вслух, обращаясь сам к себе.

Леди Мариан беспечно щебетала, сидя у Ричарда на плече, пока он расслаблялся на диване, закрыв глаза и стараясь привести в порядок водоворот мыслей в голове. Птичку, похоже, вполне устраивал ее человек, когда сидел дома и не общался с другими двуногими, и она с радостью не пускала бы его никуда вообще.

В обычное время Ричард занялся бы просмотром заметок в местных газетах, составлением планов на ближайшее время, систематизировал свои заметки о поездках на ближайшие фермы или хотя бы разобрал подарки – но вместо этого он весь вечер пялился в потолок, а потом рано лег спать, даже не накрыв чехлом клетку с леди Мариан.

Разумеется, она разбудила его при первых намеках на рассвет.

– Да, моя хорошая, уже иду, – пробормотал Ричард, сползая с кровати.

Он был рад, что никто не может залезть в его голову и увидеть, какие сны он смотрел ночью: как минимум, перед Адамом и его семьей было бы неловко.

Утро занималось темное и унылое, как и положено последним дням года. Сыпал мелкий дождь, ветер прикладывал к земле жалкие остатки травы. Ричард смотрел в окно, пересыпая свежий песочек в блюдце c узором из танцующих цыплят – для леди Мариан. Птичка завтракала, иногда чуть дергая плечами и цокая языком, а ее хозяин думал о том, что немного завидует Дину, из окна которого виден – пусть и вдалеке – домик Адама.

– Они, конечно, звали меня на завтрак, но это был просто вежливый жест, Мариан. Вряд ли они всерьез ждут меня в гости, – пожаловался Ричард. – Теоретически я могу принять приглашение, но Адам хорошо знает, что я так не поступаю. Что же мне делать?

Ответ на этот вопрос неожиданно предоставил холодильник, гордо явив владельцу свое пустое нутро. Весь день пребывавший в волнении Ричард забыл купить себе еды, а от рождественского печенья его уже подташнивало.

– Ну что же, – вздохнул он. – Надеюсь, меня простят. Я же нечасто злоупотребляю соседским гостеприимством.

Леди Мариан была крайне недовольна, что Ричард опять ее покидает. В ее маленьких глазках пылало пламя ненависти, а клюв исторгал громкие вопли, повествующие не иначе как о жажде крови. К счастью, Ричард никого не звал в гости уже очень давно, опасаясь, что одним йодом дело не обойдется, и явить свою ярость крохотная воительница никак не могла.

Сев в машину, он первым делом ощутил посторонний запах. Пахло чем-то свежим, знакомым – но не тем, что обычно находилось в машине. Ричард клюнул носом елочку освежителя, заглянул в бардачок и назад, но ничего не увидел и причину запаха не нашел.

– Очень странно, – сказал он сам себе. – Похоже на освежающие леденцы… мята! Это мята! Но откуда? Может, вчера на рынке что-то зацепил…

Ричард стал смотреть на полу, у дверей или в щелях, надеясь увидеть зажатый в суматохе пучок листьев, но заметил нечто другое. Из-под пассажирского коврика виднелись зеленые краешки, но это не был случайно упавший туда, раздавленный и подвядший букетик. Под черной резиной покрытия сама собой надумала раскинуться поляна. Топорщился мелкий ежик молодой травы, сквозь него пробивались зеленые усики мышиного горошка, фиалка разложила свои круглые листочки и собралась выпускать бутоны, а ближе к рычагу переключения скоростей на стенку карабкалась новорожденная серебристая мята. Ее листочки были меньше самого маленького ногтя у ребенка.