– Пойдём, – без интереса поддержал Валя.

На пороге кухни появилась Авдотья Лукинична, поинтересовалась:

– Вы куда собрались?

– Да так, ба! – откликнулся Марат. – К Пашке.

– И куда пойдёте? Чего замыслили?

– Мы хотели сходить в лес – тут недалеко есть одно хорошее место. Мы посидим там или ещё чего… полазим, – быстро, чтобы не возникло кривотолков, добавил Марат.

– Смотрите, далеко не лазьте.

– Ой, да ладно!

– Не ладно. И вообще, далеко ходить нечего, гуляйте у дома.

– Вот ещё, как будто мы – малышня!

– Малышня или нет, а всё одно сидишь и беспокоишься, когда целыми днями вас носит незнамо где.

– Авдотья Лукинична, – встрял Валя, – не думайте, мы, наверное, никуда далеко не пойдём. У нас Пашка заболел.

– Вот как. – Авдотья Лукинична нахмурилась. – И что же с ним?

Марат поспешил вмешаться:

– Он просто простудился. Что же ещё?

– Вот! – воскликнула бабушка. – Вот видите! Накупались, насиделись в воде, набегались вечером.

– Ой, да ладно… пошли Валька! – Марат махнул на бабушку рукой и потянул за собой по дорожке к калитке старшего товарища.

Было восемь часов. Вздутое солнце проливало рассеянные лучи с безоблачного матово-голубого неба. И хотя в этом утреннем свете уже было вполне достаточно тепла, вся земля, умытая ночью обильной росой, таилась в прохладных дымчатых тенях, – не хотела она сдаваться без боя под напором начинающегося, разгорающегося нового жаркого дня. Но ей не устоять! Через полтора часа день непременно возьмёт своё, и запыхает жаром раскалённой русской печи, пёстро размалёванной добродушным художником!

8

Раиса Ильинична, мать Павлика, ничего не хотела слушать. Она была непреклонной:

– Павел гулять не пойдёт.

Точка.

И, заметив печаль сына, оговорилась:

– Ну, разве что возле дома, но только, когда день наберёт силу… ну… поглядим. А сейчас, никаких гулянок!

Но Пашку к ним допустила – пускай поговорят, глядишь, наговорятся и успокоятся.

А мальчишки, благодаря своей прозорливости, которая происходила от их целеустремлённости, от их простоты и открытости – бесхитростный народ эти мальчишки, но жуликоватый, – недолго соображая, отважились они на дерзость: Марат с Валей сделают вид, что каждый пошёл по своим делам, но на самом деле они станут дожидаться Пашку возле озера, а тот тем временем постарается уговорить мать выпустить его за ограду, и, поболтавшись поблизости, чтобы она привыкла, что чадо находится рядом, он незаметно выпадет из её поля зрения, и тотчас прибежит к ребятам!

– Что, наговорились? – спросила Раиса Ильинична.

– Да, – обречёнными голосами хором ответили мальчики.

– Что-то вы быстро? – Тетя Раиса с подозрением посмотрела на слишком уж скучно и безропотно расстающихся мальчиков. В ответ, они вяло пожали плечами. А Марат, для дополнения картины, пошарил ногой в траве, а Валя вытянул длинный стебель из травинки с протяжным не то свистом, не то писком. И пожалела их Раиса Ильинична. – Да вы не огорчайтесь, – сказала она. – День-два – и Пашутка поправится. Так ведь, Паша? Поправишься?

– Наверное, – процедил Пашка и зашёл в дом.

– До свидания, – попрощались мальчики с женщиной.

– Заходите, не забывайте товарища. Потом заходите. Я сегодня хотела испечь блинчиков – приходите угощаться.

– Хорошо… может, придём.

– Обязательно приходите, а то Пашутке будет скучно болеть.

– Угу…

Жалость нашла на Раису Ильиничну Дубилину. Она корила себя за излишнюю жёсткость и категоричность, понимая при этом, что иначе, ну, никак нельзя. И она была права: Павлу надо было лечиться. Если запустить болезнь, тогда остаток лета он обязательно проваляется в постели, а если за неприятность взяться сразу – всё закончится очень быстро, и он опять будет бегать с товарищами, накапливая впечатления от лета в деревне.

Мать легонько подтолкнула в спину застывшего в комнате сына – к кровати.

– Ничего, ничего, – сказала она. – Сейчас станем пить горячее молоко с малиновым вареньем и глотать таблеточки, и всё у нас быстренько пройдёт, верно?

– Да не надо ничего… мне уже лучше. Это я только так расклеился, со сна, и всё. А теперь всё проходит. Правда, ма!

– Ну-ну, ты не спеши. Мы сейчас и твоё горло ещё разок поглядим, и градусник поставим – и узнаем, что да как, со сна это или не со сна.

– Ладно… куда уж мне деваться? Валяй.

– Ой, бедненький ты мой, – подтрунила над сыном мать, – несчастненький… Забирайся давай в постель. И не скули.

9

Два озерца располагались слева от деревни – это, если обратиться лицом на юг, к реке. От Дульки их отделял клинышек поля, засеянный подсолнухами.

Одно озерцо имело овальную форму, и заросло оно непролазным бурьяном и кустарником с раскляченными от старости вётлами. Вода в нём была сплошь укрыта ряской да тиной. На этом озере не только было невозможно купаться, а даже нельзя было к нему подобраться, – ну, разве что через изодранную одежду и кожу. Но на такие жертвы никто не шёл, а потому таилось оно в сумраке без людского внимания. Это был клочок первобытного мира. И называлось оно: Кочерга.

Второе же озерцо от него отличалось разительно. Оно было на тридцать метров ближе к Устюгам, и его воды были тёмными, потому что были они совершенно чистыми. На крутых берегах росли мощные, полные жизненных сил вётлы, под их аляповатыми кронами ютились кусты ежевики, скопища крапивы, белых зонтиков с едким млечным соком, вертлявой пушицы, заросли осоки да местами торчали пучки камышей. Оно было длинным: вытянутым и узким. На северном его берегу был протоптан всего лишь один спуск, да и то – по осклизлой жирной почве. Он обрывался резко – вниз, к воде. На другом же берегу, на южном, на ближнем к речке Дульке и к заросшему соседнему озеру, к Кочерге, таких мест обнаруживалось аж целых два! Но одно из них было с таким же крутым, как и на противоположном берегу, неудобным и опасным спуском, а второе – у ближнего к деревне края озера, где спуск был пологим и удобным, но было там мелко – близко и долго было вязкое илистое дно. Из-за этого неприятного илистого дна купальщики предпочитали пройти ещё немного до второго доступного на этой стороне места, чуть поодаль от первого, – пускай там крутой спуск, но зато через четыре шага вода уже доходит до шеи, и можно, если умеешь, плыть! И там сделан мосток, который с успехом сойдёт за хороший трамплин, – или же ты аккуратно опустишься с него в воду и, держась за него и барахтаясь, вроде как поплывёшь. Всё это позволяло всякому желающему, не доходя до реки ста метров, бросаться в неколебимую течением воду, находя в ней отдохновение от летнего зноя. И это озерцо – Прорва.

Марат и Валя сидели на берегу Прорвы, возле крутого спуска к воде, где мосток, и бросали в воду набранные на поле камушки и сухие комья земли. Рядом с ними валялись поломанные соцветия подсолнухов, из которых они основательно повыколупывали семечки, не тронув те из них, что всё ещё были белыми и пушистыми.

Который час, мальчики не знали, но дожидались они Пашку долго. Запас терпения у них иссякал.

Солнце стояло высоко. Оно нещадно палило, припекая их неприкрытые головы.

Мальчики стянули футболки. И Валя, будучи хорошим пловцом, не став более дожидаться Пашки, полез с крутого берега вниз и бухнулся в чёрную воду.

С высоты берега эта тёмная вода казалась Марату устрашающе глубокой и ледяной. Он следил за товарищем с волнением: он беспокоился о его судьбе, которая будет весьма неопределённой, если тот вздумает тонуть. Марату мерещилось, что у Вали сводит ноги судорогой, и он отважно бросается спасать своего товарища, но с ним тут же приключается точно такая же беда – ноги сводит, и Марат идёт ко дну!

Марат поёжился.

Чтобы отогнать наваждение, он кинул камень. И тот бухнулся в воду рядом с Валей, распластавшимся по-лягушачьи и неторопливо дёргающим руками и ногами.