Франц проснулся от яркого света. Сквозь веки чувствовался направленный, бьющий в лицо, свет. Что бы это значило, скользнула мысль. Глаза открывать не хотелось. Разбитость и легкое недомогание мешали сосредоточиться, прижимали к постели, укутывали в одеяло.

Языком пробежался по опухшим, пересохшим губам, скривился: — Фу…! — водочный привкус неприятно ощущался во рту. Сколько же он выпил… воспоминание отдалось болью в голове. Черт! Этого мне еще не хватало. И все же, что светит так безжалостно в лицо?

Веки дрогнули. Глаза приоткрылись с трудом. Слепили январские лучи. Пробиваясь через неплотно прикрытые шторы, они отражались от зеркала.

Вот что меня разбудило! Или не только это?

Франц нехотя приподнялся, прижался к холодной никелированной спинке. Ленивым взором, тяжело вздыхая, оглядел просторный гостиничной номер. Трюмо, платяной инкрустированный шкаф, диванчик с приставным столиком, копия картины Рубенса «Венера и Адонис», ваза с фруктами, недопитая бутылка шампанского… Стоп…! — за стеной слышалось глухое журчание воды. Кто-то принимал душ.

— Боже мой! Болван! Пропитые мозги…! Вера! Верошка! Моя принцесса, Хэдвиг…! Прости, прости…

Франц вскочил с постели, схватился за голову, осуждающе закричал двойнику:

— …Спасибо, Клаус, удружил! Твоя заслуга… Это же «Вдова Клико Брют»! Давай еще по бокалу. Кретин! Ты мое состояние помнишь?… Молчишь, свинья… Я тоже не помню… Говоришь, кто знал? Догадываться надо! Все, переселенец, прощай. Вера идет…

Франц зыркнул по сторонам, ища нательное белье, но тут же рухнул седалищем на кровать, прикрывая наготу простынею. Сердце забилось в торжественном испуге. Слышалось легкое шлепанье босых ног.

Дверь скрипнула, отворилась. На пороге стояла Вера в неглиже. Стройное тело прикрывалось короткой ночной сорочкой из тончайшего, воздушного батиста. Чуть увлажненная, она, прилипая, подчеркивала округлые бедра, выступающую молодую грудь. Набухшие соски протирали ткань. Пшеничные волосы, расчесанные, но не до конца высохшие, тонкими прядями опускались на открытые плечи. Большие, немного смущенные, проникновенные глаза светились лазурным блеском.

— Доброе утро, милый. Проснулся? — произнесла Вера ласково. В руках девушка держала бутыль с мутной жидкостью.

Франц онемел. Зрачки расширились. Он восхищенно, как будто в первый раз, рассматривал русскую жену. Дыхание поджимало, сердце учащенно билось. Во рту сухо, будто в пустыне, языком не пошевелить.

— Здравствуй, Верошка! — заговорил, наконец, Франц, справившись с волнением. — Извини за вчерашнее. Я вел себя, наверное, как идиот. Я ничего не помню. Был пьян, как… как…

— Как сапожник, в стельку, — улыбнулась Вера, продолжая стоять, раздумывая, как вести дальше.

— Да, да, как сапожник… — смутился Франц. — Извини, я не могу подняться, но я сейчас, быстро…

— Подожди, Франц. Я принесла тебе рассол, — Вера вспомнила о передаче Шлинке и без робости подошла к немцу, присела на кровать. — На, выпей. Тебе станет легче.

— Что это? Русский самогон? — выдохнул молодой человек страдальчески. Рот перекосился.

— Нет, любимый, это не самогон. Это огуречный рассол. Холодный из погреба. Шлинке побеспокоился, — девушка вытащила резиновую пробку из горлышка, протянула бутыль Францу. — Пей, дорогой. Тебе нужно быть в форме. У тебя важная встреча.

Ольбрихт взял запотевшую бутылку, принюхался, сморщился. Из бутыли шел специфический запах. Он взглянул неуверенно на девушку и…

— Ты чего, Франц? Пей… Это народное средство…

Франц не мог оторвать взгляда. Он смотрел, как зачарованный, осознавая, что это не сон, это явь. Эта полуобнаженная девушка — та самая, юная Верочка, с которой он познакомился летом в 41-году и так трагически расстался в мае 44-го. И вот эта встреча. Он не мог оторвать взгляда от ее васильковых глаз, от ее губ, которые, словно свежие, сочные ягоды малины, притягивали к себе, от ее вздымающей груди, которая вот-вот выпрыгнет из тончайшей, батистовой рубашки. И голос: сладкий, высокий, родной.

— Ты чего, Франц? Пей, — потребовала Вера шепотом, краснея от смущения.

— Просто, не верю, что ты со мной, что мы вместе. Я столько лет ждал этой встречи. Прости за вчерашний день. Мне очень противно за поступок.

— Я не обижаюсь. С мужчинами такое бывает. Это наши напоили, не знаю зачем. Голова болит?

— Да, — прошептал Франц, глядя в глаза.

— Тогда — пей.

Франц осторожно взял бутыль и сделал несколько больших глотков. Холодная, солоноватая жидкость, имевшая привкус трав и пряностей, приятно обжигала горло. — Ух-х! Хорошо! — выдохнул немец. Улыбка разбежалась по лицу.

— Полегчало? — Вера светилась ярче полуденных лучей.

— Да! Спасибо! Ты мой спаситель. Ты мой, ангел.

Франц поставил бутыль на тумбочку, сидя на кровати, обнял девушку. Вера не сопротивлялась, подалась к нему, прижалась. Губы сошлись: солоноватые, обветренные Франца и сочные, влажные Веры. Поцелуй долгий, жаркий, жадный. Он моментально всколыхнул память, напомнил поцелуи на берегу речушки при летнем закате, объятия на сеновале при звездной ночи.

Разум Франца туманился. Желание обладать любимой женщиной росло лавиной. Руки скользнули к талии… почувствовали шелк бедер… потянули Веру к себе.

— Подожди… — простонала Вера, задыхаясь от объятий, оторвавшись от жарких губ Франца. — Ты… ты не дал мне обещания. — Вера откинула голову назад, попыталась освободиться.

— Что такое, Верочка? — выдохнул распаленный Франц, не выпуская из рук русскую принцессу.

— Обещай, что ты выполнишь поручение Шлинке. У тебя встреча с фюрером. Я не знаю твоего задания, но ты должен обязательно выполнить его, иначе нас расстреляют, — выпалила девушка заученную фразу.

— Что? — удивился Франц, разжимая пальцы. В глазах появилось беспокойство.

Вера выпрямилась, глядя строго на лежащего Франца, сказала: — Ты должен выполнить задание Шлинке. Любой ценой. Помни, это главное условие нашей безопасности.

Глаза Франца сначала поблекли, затем в них появилось озорство. Он пафосно произнес:

— О, да! Я помню об этом, Верочка. Это сложное задание. Смертельно опасное для меня. Но я выполню его ради вашей жизни, ради жизни нашей дочери. Не беспокойся, моя Хэдвиг.

— Это правда? — вспыхнула девушка. — Ты не подведешь меня?

— Обещаю! Не подведу!

— Тогда, любимый, я счастлива, как никогда, — Вера грациозно потянулась, и сбросила ночную сорочку.

Франц замер, упиваясь близостью избранницы. Глаза вожделенно блестели.

— Ну, что же ты? — девушка игриво улыбалась.

— Я в твоей власти, — прошептал Франц смиренно, протянул руки.

Вера, плавно выгибая спину, пошла навстречу объятию. Шоколадные вишенки прочертили нежные следы, прижались к груди любимого. Золотистые локоны коснулись лица. Их губы встретились…

Чувства единения и счастья, хлынувшие потоком, закрыли весь мир…

После обеда из ресторана «Папа Карло» вышли: Вера, одетая в пальто «милитари», и Франц — в зимней форме полковника Вермахта. Их сопровождал подполковник Шлинке.

На стоянке, справа от центрального входа, красовался черный лимузин. Начищенные бока машины ярко отражали январское солнце. Степан Криволапов, с присущей энергией и рвением, протирал ветошью лобовое стекло. Рядом курил Клебер и беспокойно поглядывал по сторонам. Бульвар Унтер-ден-Линден выглядел пустынным и мрачным. В направлении Бранденбургских ворот двигался отряд немецкого ополчения «Вервольф». Десяток берлинцев закапывали большую воронку и восстанавливали рекламный щит, вещавший о защите Третьего Рейха.

— Ну что, полковник, желаю удачи, — произнес Шлинке, остановившись недалеко от машины, протянул руку. — И помните наш договор. Все очень серьезно, — черные, въедливые глаза смершевца прожигали Ольбрихта.