Раньше Лиорен этой сплетни не слыхал – вероятно, потому, что администрация этого инцидента не заметила, скорее всего в тот день случилось еще что-нибудь, более скандальное. Рассказ о провинности Хэдли был не единственным. Далее последовали другие сплетни, многие из которых докатывались и до Отделения Психологии, правда, докатившись, принимали там сухую, неинтересную форму психологических файлов. Как этим файлам недоставало живости и замечательных прикрас Тарзедт! Лиорену с большим трудом удалось всеми правдами и неправдами вернуть разговор к личности хирурга-налладжимца.

Лиорен узнал много интересного о характере Селдаля и его наклонностях. Таких сведений он ни за что бы не почерпнул из психофайла Старшего врача. Так что в отношении порученного задания вечер он провел отлично и даже (к стыду своему!) повеселился.

На следующее утро Лиорен настолько увлеченно трудился, что через какое-то время его желудочно-кишечный тракт начал подавать робкие сигналы и просить обратить на него внимание. К столу тарланина медленно приблизился Брейтвейт. Опустив розовые дряблые пальцы на незанятую бумагами поверхность стола, он согнул руки в локтях и склонил голову поближе к голове Лиорена.

– Вы уж больше четырех часов ни слова не произносите. Какие-нибудь проблемы?

Лиорен оторвался от работы, раздраженный тем, что к нему без приглашения подошли так близко, а также обиженный на то, что ему выговаривают за молчание – ведь прежде Брейтвейт делал ему замечания именно за болтливость. И хотя землянин выказывал заботу и пытался помочь, тарланину не пришлось по душе такое непостоянство руководителя. Порой его больше устраивало, когда к нему подходил О'Мара, – тот неизменно бывал суров.

За соседним столом увлеченно трудилась Ча Трат. Она смотрела на экран компьютера, и казалось, ничего вокруг себя не замечала. Странно – в последние дни ближайших сотрудников очень забавляли и проблемы Лиорена, и предлагаемые им методы решения этих проблем, а сегодня... сегодня его ждало разочарование.

– Причина моего молчания, – ответил тарланин Брейтвейту, – состоит в том, что я стараюсь максимально сосредоточиться и поскорее покончить с этой скучной работой, дабы высвободить как можно больше времени на изучение личности Селдаля. Так что никаких особых проблем у меня нет – единственное, я крайне медленно продвигаюсь и в том, и в другом направлениях.

Брейтвейт убрал руки со стола Лиорена и выпрямился. Обнажив зубы, он поинтересовался:

– И в каком же направлении вы наименее продвинулись?

Лиорен сложил две срединные конечности в жесте нетерпения и ответил:

– Отсутствие успехов крайне трудно оценить. В последние несколько дней я следил за тем, как Селдаль выполняет обширные хирургические вмешательства, и обсуждал его поведение и характер с другими наблюдателями, присутствующими на операциях. При этом я получил сведения, в психологическом файле Селдаля не значащиеся. Новые сведения основаны на неподтвержденных слухах и на самом деле могут быть далеки от действительности. Селдаля очень любят и уважают подчиненные. Похоже, он действительно заслуживает уважения, а не добивается его нарочно. Пока я не могу обнаружить у Селдаля никаких отклонений.

– Очевидно, ваш вывод не окончателен, – заметил Брейтвейт, – иначе бы вы не старались высвободить время для продолжения исследования. И как же вы намерены распорядиться этим временем?

Лиорен ненадолго задумался, потом сказал:

– Поскольку не всегда представляется возможным опрашивать наблюдателей и персонал операционных без того, чтобы не сообщить им истинную причину моего интереса к Селдалю, я намереваюсь...

– Нет! – воскликнул Брейтвейт, и волосистые надбровные полумесяцы опустились так низко, что почти закрыли его глаза. – Напрямую задавать вопросы обследуемому ни в коем случае нельзя! Если вы обнаружите какие-то отклонения от нормы, сообщите об этом О'Маре, а самому Селдалю – ни слова! Пожалуйста, не забывайте об этом!

– Вряд ли я забуду, – тихо проговорил Лиорен, – что случилось со мной в последний раз, когда я проявил инициативу.

Мгновение, еще мгновение... И Брейтвейт, и Ча Трат молчали, только лицо Брейтвейта залилось краской. А Лиорен продолжал:

– Я собирался сказать, что намереваюсь побеседовать по душам с пациентами Селдаля – надеюсь, что, может быть, удастся обнаружить какие-то необычные перемены в поведении доктора во время визитов к больным до и после операции. Для этого мне необходим перечень местонахождения послеоперационных больных Селдаля и расписание работы этих палат с указанием времени приема посетителей – мне хотелось бы навещать больных, не сталкиваясь при этом с субъектом обследования. А для того, чтобы избежать разговоров среди сотрудников, обслуживающих палаты, мне бы хотелось, чтобы эти сведения запросил не я, а кто-нибудь другой.

Брейтвейт склонил голову.

– Резонная предосторожность. Но как вы объясните этим пациентам, почему интересуетесь Селдалем?

– Я буду спрашивать больных, есть ли у них какие-нибудь замечания или предложения по поводу состояния послеоперационных палат – внутренняя среда палат имеет большое значение, и время от времени ее состояние подвергается проверке, – пояснил Лиорен. – Я не стану расспрашивать больных ни о том, как они себя чувствуют, ни о хирурге, который произвел им операцию. Однако я надеюсь, что и о том, и о другом они заговорят сами, а я, притворяясь, будто бы мне до этого нет никакого дела, соберу необходимые сведения.

– Старательно сплетенное, сложнейшее и хорошо замаскированное заклинание, – прокомментировала замысел Лиорена Ча Трат, не дав Брейтвейту и рта раскрыть. – Поздравляю вас, Лиорен. Вы уже подаете надежды и, наверное, станете великим чародеем.

Брейтвейт снова склонил голову.

– Похоже, вы предусмотрели все неожиданности. Нужны ли вам еще какие-либо сведения или помощь?

– В настоящее время – нет, – ответил Лиорен.

Он немного покривил душой: ему очень хотелось, чтобы Ча Трат как-то прокомментировала свою похвалу, которая для Лиорена, в прошлом высококвалифицированного медика, звучала на грани с оскорблением. Наверное, такие слова, как «заклинание» и «чародей», которыми так часто бросалась Ча Трат, на Соммарадве имели иное значение, отличное от того, которое им придавалось на Тарле. Однако его любопытство скоро должно было удовлетвориться: Ча Трат пожелала понаблюдать за работой тарланского «ученика чародея».

Первого пациента выбирать не пришлось – из тех трех больных, которых отобрал Брейтвейт, двое отходили ко сну, а сотрудникам Отделения Психологии запрещалось нарушать режим в палатах. Беседа же с этим пациентом обещала стать самой непростой и тонкой.

– Вы точно уверены, что хотите говорить с этим больным, Лиорен? – спросила Ча Трат и пошевелила одной из верхних конечностей, тем самым выражая глубокую озабоченность. – Случай очень тяжелый.

Лиорен ответил не сразу. На всех планетах Галактической Федерации существовал этот досадный трюизм: самыми трудными больными являлись медики. А тот больной, о котором шла речь, не только был целителем высочайшей категории, но и находился при смерти, поэтому беседа с ним должна была быть очень короткой.

– Я не люблю терять время, – отозвался Лиорен. – И возможности.

– Сегодня утром, – напомнила тарланину Ча Трат, – вы сказали Брейтвейту, что извлекли горький урок из того, что бывает, если слишком вольно трактуешь понятие инициативы. При всем моем уважении, Лиорен, катастрофа на Кромзаге произошла из-за вашей нетерпеливости и вашего нежелания «терять время».

Лиорен промолчал.

Маннен оказался землянином-ДБДГ преклонного возраста. На взгляд Лиорена, Маннен и так уже прожил довольно долго, если учесть, что люди – недолговечная раса. В Главный Госпиталь Сектора он прибыл после успешнейшего окончания обучения в одной из лучших учебных клиник родной планеты. Довольно быстро его перевели на пост Старшего врача, а еще через несколько лет дали должность Старшего преподавателя, и его учениками в свое время были такие известные ныне сотрудники госпиталя, как Конвей, Приликла и Эдальнет. Затем Маннен стал диагностом, а его должность перешла к Креск-Сару. С неизбежностью пришло то суровое время, когда ни медицинские, ни механические средства уже не в состоянии были поддерживать и продлевать жизнь Маннена, хотя ум его остался столь же острым и ясным, как у юноши.