– Так у тебя получится, – вмешалась Тарзедт, – что диагносту Конвею в этом госпитале положено лечить только людей-ДБДГ. Не пори ты чушь, Лиорен. Оперировать больного, относящегося к другому виду, куда интереснее, чем своего сородича, – и чем больше физиологических отличий, тем больше требуется профессионального мастерства. Но ты и сам знаешь, что я тебе рассказываю! Ты же на Кромзаге лечил...
– Не надо напоминать мне о результатах лечения, – резко проговорил Лиорен. Он обиделся, хотя прекрасно понимал, что кельгианка вовсе не хотела обидеть его. – Я имел в виду, что у Селдаля, обладающего клювом, но не имеющего настоящих рук, не проявляется никаких признаков помрачения рассудка, а ведь его разум частично находится под контролем существа, привыкшего действовать шестью конечностями, каждая из которых способна к разнообразным манипуляциям. Вероятно, должно иметь место значительное психологическое и эмоциональное давление, не говоря уже о воздействии непроизвольных сокращений мускулатуры партнера по разуму.
– Верно, – согласился худларианин. – И видимо, Селдаль неплохо владеет и своим, и чужим сознанием. Но вот что мне интересно: как бы чувствовал себя я – шестиногое существо, если бы мне перекачали налладжимскую мнемограмму. У меня не то что клюва, даже рта нету.
– Чего зря болтать-то, – возмутилась Тарзедт, вернее, ее шерсть. – Мнемограммы дают только тем, кто жутко умен, страшно профессионален и эмоционально устойчив – в общем, тем, кто метит на пост Старшего врача, а то и повыше. А Креск-Сар нас вечно так склоняет, что сам подумай – кто нам когда мнемограмму предложит?
Лиорен промолчал. В Главном Госпитале Сектора происходили и более странные вещи – изучая личные дела, он узнал, что главный ассистент Торннатора – землянка-ДБДГ, патофизиолог Мерчисон, – пришла в госпиталь медсестрой-практиканткой. Однако строжайшее правило Отделения Психологии гласило, что вопросы продвижения по служебной лестнице с практикантами обсуждать запрещалось – разве что только в самых общих чертах, а уж тем более запрещалось разговаривать о системе мнемографии.
Главная проблема, от которой отпочковывались все остальные, заключалась в том, что госпиталь имел оборудование для лечения любого разумного существа, но при этом ни одно существо не могло удержать у себя в мозгу даже малую толику сведений по физиологии, необходимых для лечения такого числа разнообразных форм жизни. Мастерство хирурга основано на таланте, обучении и опыте, однако сведения о физиологии конкретного больного можно получить только благодаря мнемограмме, то бишь записи памяти какого-нибудь медицинского светила, относящегося к тому же виду, что и больной.
И если доктору-мельфианину предстояло лечить больного-кельгианина, он получал мнемограмму ДБЛФ, которая стиралась из его памяти, как только завершался курс лечения. Исключения из этого правила делались в тех случаях, когда речь шла о Старших врачах, доказавших свою эмоциональную непогрешимость – таких, как Селдаль, – и диагностах.
Диагностами являлись те немногочисленные существа, разум которых был в состоянии удерживать постоянно и одновременно шесть-семь, а то и десять (был такой случай) физиологических мнемограмм. Помимо обычной практики и преподавания, эти гиганты разума, напичканные массой всевозможных сведений, занимались исследовательской работой в области ксенологической медицины.
Однако мнемограммы, увы, содержали не только физиологическую информацию, необходимую для проведения лечения, но фактически всю память, всю личность существа, о разуме которого шла речь. В результате диагност (а Старший врач – чуть в меньшей степени) добровольно подвергал себя приобретению крайней формы множественной шизофрении. Те существа-доноры, которые поселялись в сознании врача-реципиента, порой бывали агрессивными и неприятными типами – кто не знает, что гении редко бывают добряками и славными малыми. Словом, реципиент получал обширный набор всяческих маний и фобий. Как правило, все эти «побочные продукты» не проявлялись в процессе операции или терапевтического лечения, поскольку оба разума – и донорский, и реципиентский – сосредоточивались исключительно на медицинских аспектах работы. Самое страшное происходило тогда, когда реципиент мнемограммы укладывался спать.
Чужие кошмары – это Лиорен помнил на собственном опыте (ему довелось принять несколько мнемограмм) – вот уж поистине кошмары! А чужие сексуальные фантазии? Из-за них реципиенту хотелось (если он мог хотеть) умереть. И Лиорен даже боялся думать о том, какое эмоциональное и физическое воздействие могло произвести сознание огромного разумного членистоногого на мозг удивительно хрупкой, пускай и очень умной птицы.
Лиорен продолжал внимательно смотреть на экран, где Селдаль фантастически ловко работал над мельфианином, и вспомнил поговорку, часто произносимую сотрудниками госпиталя. Суть поговорки сводилась к тому, что тот, у кого хватило ума пойти в диагносты, определенно безумец. Поговаривали, что автор этой поговорки – не кто иной, как сам О'Мара.
– Я в восторге от того, как Селдаль оперирует ЭЛНТ, – проговорил Лиорен. – Никакой растерянности, никаких пауз на обдумывание, никаких таких, знаете ли, излишне старательных движений – это случается, когда работаешь под руководством мнемограммы. Других существ Селдаль оперирует так же ловко?
– Со всем моим уважением, Лиорен, – отозвался худларианин, – но разве вы бы заметили паузу при такой скорости, даже если бы пауза была? Мы видели, как Селдаль выполнял гарстроэктомию землянину и участвовал вместе с другими хирургами в оперировании ДБЛФ, но это вам Тарзедт лучше расскажет, поскольку репродуктивный механизм кельгиан мне не совсем понятен...
– Кто бы говорил! – встряла Тарзедт. – У вас-то, у худлариан, мамаша как родит – сразу пол меняет! Это так... так... неэтично!
– Вероятно, для работы с этими больными Селдалю потребовалось только краткосрочное мнемографирование, – продолжил худларианин, – однако и с ними он работал без труда. Последние шесть недель Селдаль в основном занят хирургией тралтанов и говорит, что ему очень нравится эта работа, что ему очень интересно и удобно, и особенно он доволен, что трудится рядом с другим налладжимцем...
– Другой налладжимкой, если точнее, – добавила Тарзедт и неодобрительно пошевелила шерстью... Неодобрительно или ревниво? – Знаешь, Лиорен, за три года, что Селдаль тут работает, он уже всех дамочек-ЛСВО поимел! И чего они перед этим стервятником хвосты распускают – не пойму!
– У меня барахлит транслятор, – сказал Лиорен, стараясь скрыть волнение при получении новых и потенциально важных сведений, – или я должен понять, что Селдаль на самом деле обсуждал свои проблемы работы с мнемограммами с двумя практикантами?
– Обсуждение носило поверхностный характер, – поторопился исправить положение худларианин, – и касалось не столько проблем, сколько личных предпочтений. Селдаль хоть и Старший врач, но он очень общителен, не зазнайка и после операции обычно с готовностью отвечает на вопросы тем, кто наблюдал за его работой с галереи. Просто сегодня утром у него времени не было, а так бы и вы могли задать вопросы.
В любом случае, – худларианин повернул голову к Тарзедт, – мой интерес к любовной жизни Селдаля носит чисто академический характер. Но даже среди представителей моего вида не редкость, когда существо, пребывающее временно особью женского пола, испытывает влечение к особи мужского пола, отличающейся стеснительностью и скромностью, как Селдаль. Такие личности, как правило, более чувствительны, ласковы и интересны как любовники. – Обернувшись к Лиорену, худларианин продолжал:
– Перефразируя пословицу, которую как-то произнес один из наших однокурсников, – по-моему, эта пословица имеет отношение к процессу размножения существ одного вида, «порой и робкое сердце способно завоевать расположение красавицы».
– Это он про Хэдли толкует, – пояснила Тарзедт, – есть у нас такой землянин на курсе. Ему нужно было пойти по эксплуатационным туннелям вместе с...