Оба, и мистер Кэмпбелл, и Вон, уставились на меня так, словно у меня только что выросла вторая голова, и поэтому мне захотелось снова спрятаться за спиной Вона. Но я сама вышла из тени, поэтому должна была винить за это только себя.

Мистер Кэмпбелл начал хихикать. Нет, не совсем так. Он скорее давился от смеха. Ага, этот парень был ослом, и я не могла поверить, что он имеет хоть какое-то отношение к Вону. А потом я тут же впала в ступор, потому что откуда мне вообще что-то о нём знать? Я не знала. Не знала Вона, как того же Санта Клауса. Насколько мне известно, он мог быть как фальшивкой, так и тем парнем, с которым я фотографировалась раз в год, пока мне не исполнилось девять. Кто его знает, Вон может быть таким же, как его отец, а я выставляю себя сейчас полным посмешищем.

— Что ж, вот что я тебе скажу, Хэппи, Харли... напомни своё имя? Нет, не важно, как тебя зовут, так что вот тебе мой бесплатный совет. Тот мальчишка, которого ты защищаешь — никчёмный кусок дерьма, который приводит в мой дом шлюх, которые ещё большие никчёмные куски дерьма, и хотя ты кажешься другой, в тебе есть мужество, я не сомневаюсь, что надолго ты его не увлечёшь, так что мне не нужно знать твоего имени.

Кто-то задыхался. Я почувствовала руку Вона, скользнувшую в мою, и свои ноги, которые двигались куда-то, и только потом поняла, что я и была тем, кто задыхался, потому что одной рукой я зажимала рот, а Вон практически оттаскивал меня от своего отца, который все еще хихикал. Я не имела никакого представления о том, куда меня вели, да и мне было все равно. Все, чего я хотела, в чем я нуждалась, так это оказаться как можно дальше от Мистера Кэмпбелла. Этот мужчина был отвратителен! Самый большой придурок, которого я когда-либо встречала в своей жизни. Несмотря на мои слова о том, что я не хочу или мне не нужно еще одно горе, оно было чертовски сильным. Моя душа разрывалась на части из-за мальчика, чей отец не был любящим, и на словах черствым. Я всегда думала, что равнодушие моего отца к Бенни и ко мне было чем-то плохим, что те барьеры, которые он построил, были душераздирающими, но сейчас я понимала всё лучше. То, что приходилось испытывать Вону, намного хуже того, что мой отец когда-либо мог совершить.

Пока меня не вытащили из комнаты, и дверь за нами не захлопнулась, я не смотрела на Вона. Сейчас его руки были прижаты к моим щекам, а его глаза искали мой взгляд. Что же он искал? Я, должно быть, смотрела на него слишком пристально, из-за чего он казался расплывчатым и мне пришлось несколько раз моргнуть, что не помогло. Лишь когда его большие пальцы погладили меня по разгоряченным щекам, я почувствовала прохладную сырость на них, и поняла, что плачу. Я действительно плакала на глазах у другого человека, мое тело сотрясалось так сильно, что мне внезапно стало трудно стоять, а ноги стали жить своей собственной жизнью и мне пришлось опуститься на пол.

У Вона была идея получше, поэтому внезапно он подхватил меня на руки и всего на несколько мгновений я почувствовала его теплую, жесткую грудь и услышала быстрые удары его сердца, прежде чем он опустил меня на мягкий матрас кровати.

До этого момента я даже не понимала, что находилась в спальне, и мне следовало бы хотя бы немного переживать из-за этого, но я не имела сил. Когда он притянул меня к себе, моя щека почти касалась его плеча, я не сопротивлялась. Я просто прислонилась к нему и исчезла.

Его пальцы что-то выводили на моей руке вверх, а мои слёзы начали исчезать. Я понимала, что должна была смутиться и сожалеть о том, что показала свою глубокую печаль незнакомцу, в то время как скрывала от тех, кто любил меня больше всего, но Вон не был похож на незнакомца. Я чувствовала, что он, словно старый друг. Друг, которого я однажды потеряла, но нашла вновь. Друг, который поймёт мои слёзы в моменты слабости и любви в то же время. Вон и я могли поделиться схожей печалью такими разными способами, но в то же время наши сердца изменялись.

Сердце Вона и его дыхание звучали в ушах, впрочем, как и мои, и даже притом, что я действительно хотела остаться там, я отстранилась от его груди, оставив мокрое пятно на чистой футболке.

Как правило, я не плакса, как правило, я не из тех, кто позволит людям увидеть себя без маски. За последние годы случилось много неприятностей, и я научилась прятать то, от чего не спрячешься, чему не поможешь и из чего не выберешься. Так что я не понимала, почему нахожусь в таком ужасном положении. Я не плакала перед другими людьми с тех пор, как узнала о «неходжкинской лимфоме»³. Не плакала, когда они сказали мне, что у меня самые дерьмовые шансы на выживание, или когда папа сказал, что мы должны двигаться дальше и, оставив всё, переехать в крошечный городок, чтобы быть ближе к семье, которую я и не знала. Нет. Я держала всё в себе ради тех, кто уже не мог. Так почему Вон так на меня влиял, почему проникал сквозь мой эмоциональный барьер? Что я знала, так это то, что он что-то шептал моей душе, и она нуждалась в нем.

Но я больна, а не сумасшедшая, и я не могу оставаться в, я так понимаю, комнате парня.

— Это твоя комната, да? — тихо спросила я, осматривая интерьер. Я вспомнила о их разговоре с отцом, если его можно было так назвать; я не знала, давно ли Вон здесь, но вещей было очень мало, и мне стало интересно, неужели это всё, что у него есть? На стене висела пара постеров. На одном был изображён мотоцикл и ярко-красная надпись «Suzuki»⁴. Судя по всему, мотоцикл был создан для гонок по бездорожью, потому что грязь была везде, словно какой-то трофей. Другой постер был с изображением грузовика. Большого, чёрного грузовика. Вон такой мальчишка!

В углу находилась корзина с одеждой, рядом с комодом стояла гитара. Мне захотелось спросить, играет ли он. Я скучала по живой музыке. Моё сердце болело, когда я вспоминала необработанный звук музыкальных инструментов. Но я не стала спрашивать, потому что он всё ещё не ответил на мой предыдущий вопрос. Почему?

Он смотрел на меня, действительно смотрел, и я покраснела. Ох, ненавижу краснеть. Даже больше, чем я ненавижу плакать. И то, и другое — это эмоции, которые выдают слишком многое, а румянец — это одна из тех физических реакций, которую ты невозможно спрятать.

— Знаешь, что? Я думаю, что это твоя комната, не Люка, и также я думаю, что нам не стоит быть здесь сейчас, — сказала я ему и направилась к двери. Он быстро вскочил на ноги. Прежде чем моя рука успела коснуться серебряной ручки двери, он схватил моё запястье, мои щёки вновь запылали, и я наклонила голову, пытаясь спрятаться.

— Не уходи пока, — пробормотал он. — Не думаю, что готов вернуться на вечеринку, наверное, так же, как и ты. — Затем он усмехнулся. — К тому же, ты, словно под кайфом, — начал он поддразнивать меня, от чего мне стало трудно дышать, а он лишь хихикнул, — под кайфом и красивая, — добавил он, приглаживая мои волосы и подмигивая.

— Гораздо лучше. Теперь, думаю, ты будешь рада взять небольшую паузу, пока всё не прояснится или пока школьные коридоры и наш маленький город в понедельник утром не наполнятся сплетнями о нашей любовной связи и твоей скрытой наркозависимости. Мне кажется, это будет что-то вроде «Бедная городская девушка с тяжёлой жизнью и борящаяся со своей наркозависимостью, совратила деревенского парня».

Я хихикнула и шмыгнула носом.

— Я не останусь в твоей комнате на всю ночь. Ведь тогда люди точно поверят в эти сплетни.

Он снова ухмыльнулся и я осознала, что действительно, действительно мне нравится этот смех, который исходил от него.

— Окей, я думаю, нам нужно нейтральное место, где никто не найдёт тебя. Место, куда я ухожу подумать.

Я поджала губы и стала изучать выражение его лица, ища там что-то, что скажет что-то типа: «Я скрытый серийный маньяк, который хочет залезть тебе под юбку». Но ничего подобного не было, хотя явно проглядывалось желание защитить и что-то отдалённо похожее на грусть, которую он старался скрыть. Я не знала что, но за его грубой внешностью скрывалось что-то ранимое, что мне хотелось оберегать. Так что я улыбнулась, и он понял о моей реакции на предложение ещё до того, как мой ответ сорвался с губ. Я кивнула.