— Именно, черт возьми, так. Мы можем заказать его утром, или купить его на следующей неделе перед тем, как я уеду на лечение.

Я поняла, что стоило мне произнести это, как настроение Бенни накрылось медным тазом, за что я отругала саму себя. — Пойдем, братишка. Если Балбесы смогли спасти город вместе, то мы уж тем более сможем устранить Франкенштейна.

Он выдавил из себя подобие улыбки, а за его спиной содрогнулся Вон. О болезни он был осведомлён лучше. Дарить луч надежды было не в его духе, и это было сказано скорее для нас с Бенни, — так мы справлялись с проблемами. Я не знала, что могло помочь Вону, но понимала, что должна оставаться оптимистичной. Мне казалось, что он нуждался в этом больше, чем я. У меня была вера в Бога, или в кого-то еще, кто распоряжается судьбами человечества, и это помогало мне верить, что я со всем могу справиться. К сожалению, Вон потерял свою. И я просто надеялась, что благодаря нашей любви он сможет возродить свою веру хотя бы частично, потому что в противном случае... нет, мне даже не хотелось думать об этом.

— Вон, Бенни. — Их взгляды были устремлены на меня, и я сделала глубокий вдох. — Я вас люблю.

На лице Бенни появилась легкая гримаса и он стал озираться по сторонам, возможно, чтобы убедиться, что никто из его друзей не слышал нас. Убедившись, что ему удалось избежать позора, он улыбнулся.

— Я знаю. Я тоже тебя люблю.

Вон потрепал волосы Бена и, подойдя ко мне поближе, прошептал на ушко, — Никто не сможет любить тебя так, как люблю я.

От его слов у меня бешено забилось сердце, я повернулась лицом к его губам. Заглянув в его глаза, я не засомневалась ни в едином его слове поскольку сама думала точно так же. Возможно, я была юной, мы оба были юными, но мы через многое уже прошли вместе и даже опередили в рассудительности многих взрослых; в его глазах я увидела отражение той безграничной любви к нему, которая пылала в моем сердце. Он сказал, что я никогда не испытаю большей любви, и он был прав, — я никогда в жизни не смогу никого любить больше, чем любила его.

— Я хочу есть, — проскулил Бенни, — Можно еще пирога?

Мы с Воном, будто вырвавшись из состояния транса, в которое всегда впадали, когда находились рядом, перевели взгляд на него. Именно так Эйприл называла такое состояние, — транс. Она уже видела такое с нами в школе и несколько раз дома, и не только она. Просто она была единственным человеком, кто сказал мне про это.

— Приятель, я люблю пироги, но в ближайшие сутки я даже видеть их не смогу. — Вон будто очнулся и стал потирать свой живот, чем вызвал у меня смех.

— Я мог бы есть пироги всю вечность. — Захихикал Бенни. — В Сиэттле мы не покупали пирогов, кроме разве что в Макдональдсе.

— Нет, больше не упоминай Макдональдс, братишка. Никогда. — Покачав головой, Вон обнял Бенни одной рукой, держа в другой все наши пожитки, и повел его к грузовику. — Нам нужно серьезно с тобой поговорить про места, где можно покупать пироги. Правило номер один — никаких сетевых магазинов и франшиз...

Я осталась наедине со своим внутренним смехом. Бенни был моим спасителем, у него получалось вносить свет и веселье в каждый момент моей жизни, но, подобно обоюдоострому мечу, он мог превратить каждый момент в гудок товарного поезда, который раздается по территории тихого монастыря.

Всю дорогу до дома они обсуждали все, что только можно было знать про хороший американский пирог. Мне казалось, что я стала похожа на Бетти Крокер²⁶. И конечно же, их общение на том не закончилось. Когда мы добрались до дома, их разговоры стали напоминать диалоги в лагере шпионов. Они расчищали все вокруг и строили подробные планы, как им на следующий день завлечь в их сети Эйприл, и «вырубить ее». Это были их слова, не мои.

Мне казалось, что этим двоим, в случае их удачи, не слабо достанется в ответ. Мне было их даже жаль. Я могла им помешать, могла предупредить Эйприл, но подумала, что лучше оставить им это дельце на их совести, и, если совсем уж честно, то признаюсь, мне и самой не терпелось увидеть, чем все обернется. Я испытывала нетерпение потому, что впервые в своей жизни, сколько я себя помнила, я почувствовала себя в своей тарелке, среди людей, на кого я могла положиться, — я чувствовала себя, как дома.

Вон

Тот день должен был стать самым лучшим чертовым днем в моей жизни. Все вернулось на круги своя. У меня была чертовски хорошая жизнь до тех пор, пока не заболела моя мама, и после этого все полетело к чертям. Именно, все. Мои отношения с отцом, с друзьями, с моим миром, все стало напоминать дерьмовый бутерброд, в котором не было хлеба. И все так продолжалось до момента, когда я увидел танцующую на сцене девушку. Тот день впустил свет в мою жизнь и внес нечто, ради чего стоило снова жить.

Меня не раз сковывал страх того, что я могу не справиться, и я никогда и никому не скажу подобного. Люди видели во мне трудного ребенка, который переживал непростые времена. Никто не видел моей боли и одиночества, моего внутреннего желания покинуть этот мир, мысли о чем постоянно меня преследовали.

Я мог бы забросить подобные мысли подальше, но понимал, что для меня будет безопаснее не прятать их в глубине себя, — ведь они бы напоминали мне о том, что могло случиться, если все полетит к чертям. Неприятной вещью было то, что бывали моменты, когда я понимал, что несмотря на то, что мы делали все, что было в наших силах, этого могло оказаться недостаточным для ее победы. И это было уже не в наших силах. Если ее не станет, то все превратится в ничто, — деньги, прекрасное время, которое мы провели вместе, вишневые шоколадные батончики, — все останется в прошлом, потому что они не смогут вернуть ее обратно, а я не смогу без нее жить.

— Блу?

— Да? — ее дыхание было тихим. Мы снова были в палатке. Она попросила, и я уступил. Видимо, у нас все шло по такому принципу. Хотя я побаивался, что она захочет переселиться в палатку насовсем, а если так и случится, то наши дети родятся прямо здесь.

— О чем ты мечтаешь?

Она не спешила с ответом, и если бы я не заметил ее легкой улыбки и движения глаз, я бы подумал, что она заснула.

— Я мечтаю, чтобы сила картофеля когда-нибудь решила мировой энергетический кризис.

Я едва мог дышать от накатившего на меня приступа смеха. Она переместилась на свою половину и тоже хохотала, хотя явно не так сильно как я.

— Я никогда не понимал силу картофеля. Расскажи мне. — Мне припомнилось научное ТВ-шоу, которое я смотрел в детстве, и меня распирало от любопытства, на самом ли деле она знала что-то про энергию картофеля, или просто хотела поумничать.

Она прикусила губу, тем самым вызвав у меня стон, но она не знала, отчего у меня была такая реакция, — я понимал, что половину своих поступков она просто не осознавала. Она не была виновата в том, что я был озабоченным животным, которое думало лишь об одном, когда я видел, что она вела себя сексуально. И это было, черт возьми, все время.

— Ладно, сдаюсь. Я совсем ничего не знаю про то, как работает энергия картофеля. Я просто однажды смотрела передачу про это. Диковинная штука, заставляющая с помощью пары проводов и картофелины идти часы, — в мире нет более сумасшедшей штуковины, чем это.

— Абсолютно согласен.

— Вообще-то, думаю, нам надо подняться и погуглить, иначе эта мысль сведет меня с ума. Теперь я не смогу заснуть.

Я усмехнулся, но когда она хотела привстать, я обнял ее и прислонился к ней. Я в очередной раз понял, что она просто забавляется со мной, но мне нравилось играть в ее игры. И мне всегда это будет нравиться.

Но затем мы оба перестали смеяться, поскольку воздух словно искрился от желания, которое мы подавляли в себе целый день. За тот день я мог овладеть ею не один раз; мне пришлось по-настоящему стараться игнорировать это желание, и лучшее, что я мог сделать, — держать ее на расстоянии вытянутой руки, иначе я бы затащил ее в свой грузовик. Она заслуживала большего.