В восемь часов вечера все общество собралось у королевы-матери.

Анна Австрийская в парадном туалете, блистая остатками красоты и всеми средствами, которые кокетство может дать в искусные руки, скрывала или, вернее, пыталась скрыть от толпы молодых придворных, окружавших ее и все еще восхищавшихся ею по причинам, указанным нами в предыдущей главе, явные разрушения, вызванные болезнью, от которой ей предстояло умереть через несколько лет.

Нарядно и кокетливо одетая принцесса и королева – простая и естественная, как всегда, сидели подле Анны Австрийской и наперебой старались привлечь к себе ее милостивое внимание.

Придворные дамы объединились в целую армию, чтобы с большей силой и с большим успехом отражать задорные остроты молодых людей. Как батальон, выстроенный в каре, они помогали друг другу держать позицию и отбивать удары.

Монтале, опытная в таких перестрелках, защищала весь строй непрерывным огнем по неприятелю.

Де Сент-Эньян, в отчаянии от упорной, вызывающей холодности мадемуазель де Тонне-Шарант, старался выказывать ей равнодушие; но неодолимый блеск больших глаз красавицы каждый раз побеждал его, и он возвращался к ней с еще большей покорностью, на которую мадемуазель де Тонне-Шарант отвечала ему новыми дерзостями. Де Сент-Эньян не знал, какому святому молиться.

Вокруг Лавальер уже начали увиваться придворные.

Надеясь привлечь к себе взгляды Атенаис, де Сент-Эньян тоже подошел с почтительным поклоном к этой юной девушке. Некоторые отсталые умы приняли этот простой маневр за желание противопоставить Луизу Атенаис.

Но те, кто так думал, не видели сцены во время дождя и ничего не слышали о ней. Большинство же было прекрасно осведомлено о благосклонности короля к Лавальер, и девушка уже привлекла к себе самых ловких и самых глупых.

Первые угождали ей, говоря себе, как Монтень: «Что знаю я?», вторые – говоря, как Рабле[7]: «А может быть?» За ними пошли почти все, как во время охоты вся свора устремляется за пятью или шестью искусными ищейками, которые одни только чуют след зверя.

Королева и принцесса, забывая о своем высоком положении, с чисто женским любопытством рассматривали туалеты своих фрейлин и приглашенных дам. Иными словами, они беспощадно критиковали их. Взгляды молодой королевы и принцессы одновременно остановились на Лавальер, вокруг которой, как мы сказали, толпилось много кавалеров. Принцесса была безжалостна.

– Право, – сказала она, наклоняясь к королеве-матери, – если бы судьба была справедлива, она оказалась бы милостивой к этой бедняжке Лавальер.

– Это невозможно, – отвечала с улыбкой королева-мать.

– Почему же?

– Билетов только двести, так что нельзя было внести в список всех придворных.

– Значит, ее нет в нем?

– Нет.

– Как жаль! Она могла бы выиграть браслеты и продать их.

– Продать? – воскликнула королева.

– Ну да, и составить себе таким образом приданое, избавив себя от необходимости выйти замуж нищей, как это, наверное, случится.

– Неужели? Вот бедняжка! – сказала королева-мать. – Значит, у нее нет туалетов?

Она произнесла эти слова тоном женщины, никогда не знавшей недостатка в средствах.

– Прости меня боже, но мне кажется, что она в той же юбке, в какой была утром на прогулке; ей удалось спасти свой наряд благодаря заботам короля, укрывавшего ее во время дождя.

Когда принцесса произносила эти слова, появился король. Принцесса его не заметила, настолько она увлеклась злословием. Но она вдруг увидела, что Лавальер, стоявшая против галереи, смутилась и что-то сказала окружавшим ее придворным; те тотчас же отошли в сторону. Именно их маневры заставили принцессу перевести взгляд к входной двери. В этот момент капитан гвардии известил о приходе короля.

Лавальер, которая все время пристально смотрела на галерею, внезапно опустила глаза.

Король был одет роскошно и со вкусом и разговаривал с принцем и герцогом де Роклором[8], шедшими справа и слева от него. Король подошел сначала к королевам, которым почтительно поклонился. Он поцеловал руку матери, сказал несколько комплиментов принцессе по поводу элегантности ее туалета и стал обходить собравшихся. Он поздоровался с Лавальер точно так же, как и с остальными. Затем его величество вернулся к матери и жене.

Когда придворные увидели, что король обратился к молодой девушке лишь с самой банальной фразой, они поспешили сделать вывод: решили, что у короля было мимолетное увлечение и что это увлечение уже прошло.

Следует, однако, заметить, что в числе придворных, окружавших Лавальер, находился господин Фуке, и его особая внимательность поддержала растерявшуюся молодую девушку. Фуке собирался поговорить с нею, но тут подошел Кольбер и, отвесив Фуке поклон по всем правилам искусства, по-видимому, решил, в свою очередь, завязать разговор с Лавальер. Фуке тотчас же отошел.

Монтале и Маликорн пожирали глазами эту сцену, обмениваясь впечатлениями.

Де Гиш, стоя в оконной нише, видел только принцессу. Но так как она часто останавливала свой взгляд на Лавальер, то и де Гиш время от времени поглядывал в сторону фрейлины.

Лавальер инстинктивно почувствовала на себе силу его взглядов, в которых читались то ли любопытство, то ли зависть. Но ничто не могло ей помочь: ни сочувственные слова подруг, ни любовный взгляд короля. Невозможно выразить, как страдала бедняжка.

Королева-мать велела выдвинуть столик, на котором были разложены лотерейные билеты, и попросила госпожу де Мотвиль прочитать список избранных для участия в лотерее.

Нечего и говорить, что список был составлен по всем правилам этикета: сначала шел король, потом королева-мать, потом королева, принц, принцесса и т. д. Все сердца трепетали во время этого чтения. Приглашенных было более трехсот. Каждый спрашивал себя, будет ли в списке его имя.

Король слушал так же внимательно, как и остальные. Когда было произнесено последнее имя, он понял, что Лавальер в список внесена не была. Впрочем, это мог заметить каждый. Король покраснел, как всегда, когда что-нибудь досаждало ему.

На лице кроткой и покорной Лавальер не отразилось ничего.

Во время чтения король не спускал с нее глаз. И это успокаивало ее. Она была слишком счастлива, чтобы любая другая мысль, кроме мысли о любви, могла проникнуть в ее ум или в ее сердце. Вознаграждая ее за это трогательное смирение нежными взглядами, король показывал девушке, что он понимает всю деликатность ее положения.

Список был прочитан. Лица женщин, пропущенных или забытых, выражали разочарование. Маликорна тоже забыли внести в список, и его гримаса явно говорила Монтале: «Разве мы не сумеем урезонить фортуну, чтобы она впредь не забывала о нас?»

«О, конечно», – отвечала тонкая улыбка мадемуазель Оры.

Билеты были розданы по номерам. Номер первый получил король, потом королева-мать, потом королева, потом принц, принцесса и т. д.

После этого Анна Австрийская раскрыла мешочек из испанской кожи, в котором было двести перламутровых шариков с выгравированными на них номерами, и предложила самой младшей фрейлине вынуть оттуда один шарик.

Все эти приготовления делались не спеша, и присутствовавшие напряженно ждали, больше с жадностью, чем с любопытством.

Де Сент-Эньян наклонился к уху мадемуазель де Тонне-Шарант.

– У нас по билету, мадемуазель, – сказал он ей, – давайте объединим наши шансы. Если я выиграю, браслеты будут ваши, если выиграете вы, вы подарите мне один взгляд ваших чудных глазок.

– Нет, – отвечала Атенаис, – браслеты будут ваши, если вы их выиграете. Каждый за себя.

– Вы беспощадны, – вздохнул де Сент-Эньян, – я накажу вас за это куплетом.

– Тише, – перебила его Атенаис, – вы помешаете мне услышать, какой номер выиграл.

– Номер первый, – произнесла девушка, вынувшая перламутровый шарик из мешочка.