– Король! – вскрикнула королева-мать.

– Король выиграл! – радостно повторила молодая королева.

– Ваш сон сбылся, – с восторгом шепнула принцесса на ухо Анне Австрийской.

Лишь король не выразил никаких признаков удовольствия. Он только поблагодарил фортуну за ее благосклонность к нему, слегка поклонившись девушке, которая играла роль представительницы капризной богини. Получив из рук Анны Австрийской футляр с браслетами, король сказал под завистливый шепот всего собрания:

– Так эти браслеты действительно красивы?

– Взгляните, – отвечала Анна Австрийская, – и судите сами.

Король посмотрел.

– Да, – сказал он, – и какие чудесные камни, какая отделка!

– Какая отделка! – повторила принцесса.

Королева Мария-Терезия с первого же взгляда поняла, что король не подарит ей браслетов, но так как Людовик, по-видимому, не собирался дарить их и принцессе, она была более или менее удовлетворена.

Король сел.

Самые приближенные к королю придворные один за другим подходили полюбоваться на драгоценности, которые вскоре с позволения короля стали переходить из рук в руки. Тотчас все знатоки и не знатоки стали издавать восхищенные восклицания и осыпать короля поздравлениями. Действительно, было от чего прийти в восторг: одни восхищались бриллиантами, другие – камеями.

Дамы выражали явное нетерпение, видя, что подобное сокровище захвачено кавалерами.

– Господа, господа, – сказал король, от которого ничего не укрылось, – право, можно подумать, что вы носите браслеты, как сабиняне. Вам пора уже передать их дамам, которые, мне кажется, больше понимают в таких вещах, чем вы.

Эти слова показались принцессе началом выполнения решения, принятого королем. К тому же ее счастливая уверенность подкреплялась взглядами королевы-матери.

Придворный, державший браслеты, когда король бросил свое замечание, поспешно подал браслеты королеве Марии-Терезии, которая, хорошо зная, что они предназначаются не для нее, едва взглянула на них и передала принцессе. Принцесса и особенно принц долго рассматривали браслеты жадными глазами. Потом принцесса передала драгоценности другим дамам, произнеся одно только слово, но с таким выражением, что оно стоило длинной фразы:

– Великолепны!

Дамы, получившие браслеты из рук принцессы, полюбовались ими и отправили дальше.

А тем временем король спокойно разговаривал с де Гишем и Фуке. Вернее, не разговаривал, а слушал. Привыкнув к известным оборотам речи, король, подобно всем людям, обладающим бесспорной властью, схватывал из обращенных к нему фраз лишь те слова, которые заслуживали ответа. Что же касается его внимания, то оно было направлено в другую сторону. Оно перемещалось вслед за браслетами вместе с его взглядом.

Мадемуазель де Тонне-Шарант была последней в списке дам, участвовавших в лотерее. Поэтому она стала в конце шеренги, и за нею были только Монтале и Лавальер. Когда браслеты дошли до этих двух фрейлин, никто уже, казалось, не обращал на них внимания. Cкромные руки, державшие в этот момент драгоценности, лишали их всякого значения.

Монтале долго рассматривала браслеты, дрожа от радости, зависти и жадности. Она бы без колебаний предпочла бриллианты камеям, стоимость – красоте. Поэтому с большой неохотой передала их своей соседке. Лавальер же бросила на них почти равнодушный взгляд.

– Какие роскошные, какие великолепные браслеты! – воскликнула Монтале. – И ты не приходишь от них в восторг, Луиза? Право, ты не женщина!

– Нет, я восхищена, – отвечала Лавальер с грустью. – Но зачем желать того, что не может нам принадлежать?

Король, чуть подавшись вперед и вытянув шею, внимательно прислушивался к словам Луизы. Едва затих ее голос, как он, весь сияющий, пересек залу и приблизился к Лавальер.

– Вы ошибаетесь, мадемуазель, – сказал он ей, – вы женщина, а всякая женщина имеет право на драгоценности.

– О государь! – воскликнула Лавальер. – Значит, выше величество совершенно не хочет верить в мою скромность?

– Я верю, что вы украшены всеми добродетелями, мадемуазель, в том числе искренностью, и прошу вас откровенно сказать, как вы находите эти браслеты.

– Они так прекрасны, государь, что могут быть поднесены только королеве.

– Я в восторге от ваших слов, мадемуазель. Браслеты ваши, и король просит вас принять их.

Лавальер почти с испугом протянула футляр королю, но тот мягко отстранил дрожащую руку. Все замерли от удивления, воцарилась тишина. Лишь королевы, не слышавшие этого разговора, не могли понять всего происходящего.

Принцесса поманила к себе де Тонне-Шарант.

– Боже мой, что за счастливица Лавальер, – воскликнула Атенаис, – король только что подарил ей браслеты!

Принцесса до крови закусила губы. Молодая королева посмотрела на нее, потом на Лавальер и расхохоталась. Анна Австрийская сидела неподвижно, поглощенная зародившимися у нее подозрениями, и невыносимо страдала от боли в груди.

Де Гиш, увидев бледность принцессы и поняв ее причину, поспешно вышел. Воспользовавшись общей суматохой, Маликорн подошел к Монтале и шепнул ей:

– Ора, рядом с тобой наше счастье и наше будущее.

– Да, – отвечала Монтале.

И она нежно поцеловала Лавальер, которую охотно задушила бы.

Пока продолжалась эта жестокая борьба страстей, разыгравшихся под кровом королевского дворца, с одним из наших героев, которым меньше всего следовало бы пренебрегать, в обществе перестали считаться. Он был забыт и очень несчастен.

Действительно, д’Артаньян, которого нужно назвать по имени, чтобы вспомнить о его существовании, – д’Артаньян не имел решительно ничего общего с этим блестящим и легкомысленным обществом. Пробыв с королем два дня в Фонтенбло, посмотрев пасторали и героико-комические маскарады своего повелителя, мушкетер почувствовал, что это не может наполнить его жизнь.

Он был окружен людьми, которые поминутно обращались к нему:

– Как, по-вашему, идет мне этот костюм, господин д’Артаньян?

А он отвечал спокойно и насмешливо:

– По-моему, вы разряжены, как самая красивая обезьяна на Сен-Лоранской ярмарке.

Это был обычный комплимент д’Артаньяна. Волей-неволей задавшему вопрос приходилось довольствоваться им.

Когда же его спрашивали:

– Как вы оденетесь сегодня вечером, господин д’Артаньян?

Он отвечал:

– Наоборот, я разденусь.

И все хохотали, даже дамы.

Но, проведя таким образом два дня, мушкетер увидел, что в замке не происходит ничего серьезного и что король совершенно забыл или, по крайней мере, делал вид, что совершенно забыл и Париж, и Сен-Манде, и Бель-Иль; что Кольбер размышлял только об иллюминациях и фейерверках, что дамам предстояло, по крайней мере, еще целый месяц строить глазки и отвечать на нежные взоры.

И д’Артаньян попросил у короля отпуск по семейным делам.

Д’Артаньян обратился к королю с этой просьбой, когда Людовик ложился спать, утомленный танцами.

– Вы хотите меня покинуть, господин д’Артаньян? – с удивлением спросил он.

Людовик XIV никак не мог понять, чтобы кто-нибудь, имея счастье лицезреть его, был в силах расстаться с ним.

– Государь, – сказал д’Артаньян, – я уезжаю, потому что я вам не нужен. Ах, если бы я мог поддерживать вас во время танцев, тогда другое дело.

– Но, дорогой д’Артаньян, – серьезно отвечал король, – кавалеров не поддерживают во время танцев.

– Простите, – поклонился мушкетер, продолжая иронизировать, – право, я этого не знал.

– Значит, вы не видели, как я танцую? – удивился король.

– Видел, но я думал, что с каждым днем танцы будут исполняться все с большим жаром. Я ошибся; тем более мне здесь нечего делать. Государь, повторяю, я вам не нужен. Кроме того, если я понадоблюсь, ваше величество знаете, где меня найти.

– Хорошо, – согласился король. И дал ему отпуск.

Поэтому мы не станем искать д’Артаньяна в Фонтенбло. Это было бы бесполезно. Но, с позволения читателей, поедем прямо на Ломбардскую улицу, в лавку под вывеской «Золотой пестик», к нашему почтенному приятелю Планше.