– Доктор Абель, он мертв уже при мне час. Зачем мы это делаем?

– Делайте, фрау Агнес.

Абель взял флакон, набрал в шприц препарат, пристроил иглу для введения в сердце.

– Искусственное дыхание, фрау Агнес.

Она ничему рядом с Абелем не удивлялась, но теперь удивилась.

– Доктор Абель, он мертв столько времени.

– Дышите! – он повысил голос, чего и представить Агнес не могла. – Мне самому это делать? Тогда отойдите!

Впервые в жизни Абель напоминал ей сумасшедшего. Она сохраняла спокойствие, отворачиваясь, положила на синие губы салфетку и, разжав, как ни странно, мягкие челюсти, вдохнула глубоко и выдохнула странному покойнику в рот.

– Спасибо, фрау Агнес, еще, я вас прошу, – он извинялся голосом за вынужденную резкость и вводил препарат в сердце.

Тело дрогнуло короткой судорогой и застыло.

– Дышите.

Он выждал и продолжил вводить препарат, судорога повторилась, она была мельче, «подробнее», на нее откликнулись разные группы мышц, и Агнес показалось, что шелохнулось сердце. Она продолжала дышать, массаж сердца при таких разрывах, даже только что зашитых был невозможен. Что вводил Абель, она не знала, это какой-то новый его препарат?

Минуты через три он решительно ввел все до конца, тело ответило судорогой, которая разрослась в пока судорожное раздувание легких, первый самостоятельный вдох.

– Есть, – улыбнулся Абель. – Молодец, Рудольф. Дыши. Дыши. Давай, мой дорогой. Фрау Агнес, у меня в сейфе в кабинете в металлической коробке есть еще такие флаконы, пожалуйста, принесите.

Абель продолжал мысленно диктовать сердцу Вебера толчки, но теперь сердце отвечало.

– Это Вебер?.. – прошептала Агнес в ужасе.

– Неважно, – повторил он. – Этому парню терять было нечего, вы это видели, он молодец. Прошу вас, вы понимаете, что он не стабилен.

– Фердинанд, что вы ему ввели?

– Скорее, фрау Агнес, представится случай – расскажу. Одна просьба, господину Аланду о том, что я здесь, говорить не надо. Мы не договорились, он может мне помешать, и для Вебера это будет печально.

Она убежала, позабыв, что выглядит как солидная дама, Абель улыбнулся ей вслед и, наконец, опустился на стул, глядя на всюду выведенные дренажи. Ввел себе в вену толстую иглу для прямого переливания крови, спустил кровь, пока она ровно не потекла в чашу, и второй конец трубки с иглой ввел в уже упругую вену Вебера.

– Ты забудешь, Вебер, о том, что с тобой произошло, что это сделал с тобой твой лучший друг. Ты не должен этого знать и помнить, с этим трудно жить. Будем считать, что тебя сбила машина, по травмам похоже на тупой мощный удар. Дыши, это счастливое для нас с тобой место, выкарабкаемся. Ты был, в общем-то, прав, мое место в холодильнике, потому я так и спешил. Я готов зашунтировать аорту Анны-Марии, и вот уж не думал, что придётся шунтировать сосуды тебе.

Вторую руку Абель держал над головой Вебера.

– Ты здесь, Рудольф, ты здесь, не ушел. Я знаю, что ты терпеливый. Ты думал, что все можешь вытерпеть – теперь ты знаешь, что бывает боль, вышибающая из сознания, из тела, это тоже надо уметь пережить. Потому что рождаться еще предстоит не раз, надо получше отрепетировать. Мне больше всего жаль оставить тебя, тебе будет трудно. Я тебя спрячу, подучу, уйдешь в Школу, хочется, чтобы это было именно так. Если бы не моя возникшая верная смерть, я ушел бы с тобой, себе я помочь не могу, в этом не могу. Кому другому – помог бы. А вот остановить сердце себе, чтобы убрать опухоль, а потом самому себя запустить?.. Это было бы очень смешно. Мне не страшно умереть, мне жаль оставить тебя, тобой кормить псов, когда в тебе столько поэзии.

Сердце Вебера упрямо билось, и тень румянца проступила там, где только что была бледность и синева.

– Вот, доктор Абель, – Агнес вернулась.

Абель стоял у стены, прислонясь, потому что у него самого кружилась голова. Грамм восемьсот крови он Веберу влил, пульс полнее, дальше растворами.

– Наладите систему, вводите физраствор, я поставлю катетеры. Похоже, все даже работает.

– Как вы это сделали, доктор Абель?

Абель, как фокусник, с улыбкой развел руками, это был жест, который был и у Аланда. Абель снял иглу, Веберу подсоединил капельницу и тяжело опустился на единственный стул операционной. Лоб его взмок, он улыбался своим мыслям, и Агнес видела, что у него нет сил встать за салфеткой. Она сама, как во время операции, обтерла ему лицо, он благодарно улыбнулся.

– Внизу никого не было?

– Никого, доктор Абель.

– Тогда, если вам не трудно, откройте, пожалуйста, дверь. Вебера можно прикрыть простыней. Очень жарко, я, с вашего позволения, сниму мундир, так торопился, что халат нацепил поверх, а теперь из меня вытапливается последний подкожный жир, думал, что я у меня его уже не осталось.

Голос его тоже во многом копировал интонации Аланда. Он встал. Пока она открывала дверь, он уже снова набросил халат, отогнул пониже ворот рубахи, расстегнул пуговицы на груди пониже, все отворачиваясь от Агнес, ему было плохо, лоб снова блестел.

– Вы можете идти, фрау Агнес, ваша помощь сегодня была бесценна.

Он снова сел, причем вынужденно, он собирался пойти налить себе воды. Агнес подала ему воды, он пил, не забирая стакана из ее рук. Взгляд ее коснулся его открытой груди, и она увидела причину его страдания.

Он привык превозмогать болезненное состояние, он и сейчас приспосабливался к боли, лишь бы случайно себя не выдать. Знал ли он о том, что ним на самом деле? Коварная звездочка вгрызалась неровными краями в сердечную перегородку, он смертельно болен, не может быть.

Агнес ясно видела на его сердце опухоль со зловещими размытыми краями. Это так поразило её, что рука сама отогнула на груди Абеля шелк рубахи, мешавший ей хорошенько рассмотреть сердце Фердинанда.

Абель доверчиво улыбнулся ей и накрыл ее руку своей. Она перевела взгляд ему в глаза, пытаясь понять, знает или нет, но он просто любовался ею, чуть зарозовел, отвел взгляд, но не выпустил ее руку, даже когда она ее потянула. Он продолжал бороться с собой, молчал и держал ее руку в своей все крепче.

– Мне очень важно, что вы коснулись меня, для меня нет ничего дороже сейчас, чем ваше прикосновение. Не забирайте руку, прошу вас, – он поцеловал её запястье и приник к нему лбом. – Не уходите.

– Что с вами, доктор Абель? У вас болит сердце?

– Да, вы подошли ко мне, фрау Агнес, может быть, слишком близко, я вам благодарен за это.

Он встал, глаза его были теперь прямо над ее глазами, он немного склонился к ней, чтобы быть еще ближе, и коснулся ее лица.

– Я же знаю, какая вы, я очень не люблю этот ваш маскарад. Он вас прячет от других, но не от меня.

Ее рука все равно легла ему на сердце, встав между ними барьером. Она рукой выслушивала его сердце: тянущий, сосущий холод смертельной воронки.

– Фердинанд, тебе надо отдохнуть, я сама все, что нужно Рудольфу, сделаю. Ты будешь говорить мне, я буду делать. Не вставай, сиди, я вижу, что тебе плохо.

– Вы не то говорите, фрау Агнес.

Он взял ее за плечи, преодолевая сопротивление ее руки, склонился к ее волосам, осторожным, но сильным движением прижал ее к себе, отстраняя ее руку, отделявшую его грудь от ее груди. Оттолкнуть его было немыслимо, Агнес и грудью чувствовала тянущий холод его больного сердца.

– Не надо, Фердинанд, тебе плохо, я понимаю, ты не в себе, но нельзя.

– Да, горячим любовником меня не назовешь, но я давно хотел вас обнять.

Он послушно опустил руки, отошел к столу.

– Простите мою дерзость, фрау Агнес, это и не дерзость, если подумать. Вы, на самом деле, почему-то всегда много значили для меня. Я никогда бы не смог вас оскорбить, я давно люблю вас, уважаю и очень люблю. Вы великая женщина, с вами некого сравнить.

– А как же Анна-Мария? – Агнес улыбнулась.

Он вопросительно, с новой надеждой оглянулся на ее улыбку, принимая ее игру.

– Аланд говорит, что она моя сестра, я люблю и ее, мы с ней друзья. Не будь ваш муж так многодетен, я был бы с ней счастлив. Вам удалось родиться не его дочерью, немногим так повезло на свете.