– Только за проваленную лекцию Аланд из Корпуса не выгонит, здесь что-то еще… – наступал Гейнц. – Почему ты этому бородатому вывалил вчера о Корпусе все? Почему доказательствами Карла распоряжался ты? Почему ты так хотел понравиться этому Адлеру, что ты у него вообще делал?!
– Гейнц, – Вебер зажимал рассеченную скулу, руки дорожали, и Гейнц всматривался именно в эту дрожь. – Гейнц, Аланд сам всё скажет.
– Вебер, даже я потратил на тебя столько лет, не говорю про Аланда. Как тебя понимать?
– Я ничего в жизни не знал, Гейнц, я встретил женщину. Я не хочу больше ломать комедию, я хочу жить сам, своей жизнью, а не твоими припадками – то ненависти, то великой дружбы. Ты не понимаешь, что такое встретить свою любовь.
– Это не твоя любовь, это жена Адлера, если я правильно понимаю. Ты всё сказал?
– Всё. Раз ты так печешься о Корпусе и об Аланде, то лучше бы ты доверил суд ему. Не потому что я тебя боюсь – сам давно дал бы тебе в рожу. Но если Гаусгоффер устроит дознание, то лучше будет, если я лично опровергну его домыслы, чем Аланд будет объясняться, почему ты меня убил.
– Какая забота о Корпусе, Вебер! А может, твои руки дрожат не от страха за Корпус, а именно потому, что ты понимаешь, что я тебя убью? Почему именно ты оказался предателем?
Руки Вебера сами сжались в кулаки, он с глухим рычанием бросился на Гейнца и отлетел на землю, от него осталась одна набитая болью оболочка.
Аланд выбежал на плац, доверив Адлера Клемпереру, оставив их за их разговором.
Вебер еще вздрагивал всем телом на плацу. Гейнц с прищуром смотрел на него, мертвея от страшного понимания того, что он сделал. Этот удар знали в Корпусе Аланд, Кох, Абель, и совсем недавно Аланд показал его Гейнцу, этот удар запрещен, только на случай самого крайнего форс-мажора и неравной обороны.
Это Аланд мог рассчитать силу энергетического удара, а Гейнц не мог. Он бил на поражение. Вебер умрет в несколько минут, потому что при полном отсутствии внешних повреждений – его внутренности истекают кровью. Сознание Вебера сейчас переживает такой коллапс, как рождение звезды, он взорван болью изнутри.
Аланд присел перед Вебером, направил ладони ему на сердце, потом ладони Аланда заскользили над телом, оглянулся на Гейнца, во взгляде полная пустота.
Ворота Корпуса открылись, появился Абель, он подхватил Вебера на руки и быстро понёс его не в операционную, а к машине, Аланд шел следом.
– Фердинанд, ты его не довезешь, кровопотеря.
– Не беспокойтесь, я вижу, что вы поработали, я остановил ему сердце, кровопотеря прекращена.
Абель развернул машину, едва не сбив Аланда, и вылетел за ворота, как музыку слушая пронзительный визг его железного коня на поворотах.
– Не уходи, Вебер, поболтайся поблизости. Ничего, вытянем. Продержись, просто слушай меня, держись за мой голос. Нельзя уходить, все не просто так. На двоих у нас с тобой еще хватит жизни, повиси на мне, я им тебя не отдам, для них ты сегодня умер.
Глава 28. Странная любовь доктора Абеля
Абель гнал машину по городу, ни о чем не думал, он считал и чувствовал в своем сердце жесткие удары сердца Вебера, которых не было. Этот счет диктовал примолкшему сердцу Вебера каждый предполагаемый удар.
Машина влетела во двор госпиталя, никого не видящий взгляд доктора Абеля объяснял только вид пациента, которого он вынул из машины и прямо на руках, почти бегом, понес не к главному входу, а в патологоанатомическое.
– Я на срочном вскрытии, меня не отвлекать, – бросил он кому-то на ходу.
Он пошел не в прозекторскую, а свернул во дворе в подвал, которым, кроме доктора Абеля, не пользовался никто. О том, что Абель время от времени работает там, что там у него своя операционная, знала только Агнес, Абелю иногда приходилось просить ее о помощи. Вспыхнули лампы, операционная была оснащена так, как этого хотел Абель. Здесь было всё: инструменты, медикаменты, системы вливаний, отличное освещение. Стены изменили окраску, и вместо песчано-желтого стали светло-голубыми вверху и белыми по низу, белыми и идеально чистыми.
Как сейчас нужна была помощь Агнес. После гибели Штейнгеля доверительных отношений в области экспериментальных операций Абель ни с кем установить не пытался. Агнес звать некогда, четыре этажа по бессчетному количеству лестниц и переходов. И если он хочет навсегда ото всех скрыть Вебера, то привлекать для помощи жену Аланда – опрометчиво.
Их с Агнес связывали деловые отношения, никаких личных бесед, работалось им идеально. Они без слов понимали друг друга, он не говорил – она по глазам считывала его намеренья. Она, как и Абель, видела тело пациента насквозь, у нее были удивительно умные руки, никакой женской рассеянности, слабости, она наравне с Абелем могла простоять у операционного стола по десять часов, и, когда он предлагал довезти ее до дома на машине, чтобы ей не идти пешком, она когда позволяла, а когда нет, и даже в машине – молчание, взгляд в окно.
Он бесконечно уважал эту женщину, его тянуло к ней, ничья оценка не была для Абеля так важна, как ее. Если после операции она говорила, что это было великолепно, он был действительно счастлив. Из ее внимательных глаз он пил веру в себя, ее глаза одобряли, он делался выше ростом и шире в плечах, он переставал быть только доктором Абелем, он становился еще мужчиной и рыцарем. В его смелые решения вдруг вторгался необходимый, иногда дерзкий авантюризм. Где любой бы сказал, что всё кончено, он продолжал искать пути излечения и чаще всего находил.
Если бы не ее связь с Аландом, он бы нашел способ ее позвать, даже мыслью – она бы услышала его, но мысли пришлось наглухо закрыть непроницаемой даже для Аланда стеной. Он не столько медициной был занят шесть лет на Востоке, Аланд не имеет понятия, где был Абель. Абель был в его Школе. Он не думал, что он там окажется, в его голове и мыслей таких не возникло бы никогда – он не настолько был амбициозен, чтобы даже предположить, что он может хоть когда-либо там оказаться, но оказался, это случилось само собой.
Тело Вебера лежало на столе, руки Абеля уже работали, он разговаривал мысленно с Вебером, испуганная душа которого не могла опомниться от пережитого ужаса.
– Они забыли о главном, Рудольф, о твоем Бессмертии. Не уходи от меня, будь рядом. Я соберу твое тело, подожди, пока я приведу твой дом в порядок. Все у тебя будет хорошо, любовь твоя никуда от тебя не денется. Ты спутал карты, ты создал проблемы, но тебе не вредно еще многому поучиться, это никому не вредно. Любовь того стоит, она всего стоит – даже их пугливой любви к Истине, потому что Любовь – и есть истина, она ничего не боится. Это замысел Господа, а Он умеет замыслить что-нибудь получше их последних небес. У любви не бывает долгов, испытания любви – не долги, это ступени к себе самому. Только в любви человек и понимает, кто он такой. Она одна всего стоит, она одна может всё. Не уходи, уходить тебе рано. Тем более, что это не смерть, никакой смерти нет – ты-то это прекрасно знаешь. Не оставляй свою девочку, она думает о тебе, она твоя, в этом ты не ошибся.
В дверь тихо застучали – у Абеля дрогнуло сердце, это был стук Агнес. Он уже видел ее встревоженное лицо у дверей, она оглядывается, потому что знает, Абель здесь тайно. Абель тенью метнулся к двери, локтем поддел задвижку, когда Агнес вошла, он уже снова склонился над столом. Агнес сменила халат, моет руки, и только потом вопрос:
– Доктор Абель, мне сказали, вы на экстренном вскрытии, что-то важное? Вам помочь?
– Шейте, фрау Агнес. Скорее, это хорошо, что вы пришли.
– Почему вы меня не позвали?
– Времени не было, скорее.
– Боже, что у него внутри? Падение с высоты? А голова? Странно, совсем незначительное сотрясение.
Она уже шила.
– Почему – здесь? Кто это?
– Неважно, фрау Агнес.
– Но он мертв, доктор Абель. Что мы делаем?
– Неважно, продолжайте работу.
Она замолчала, пальцы ее ювелирно сшивали сосуды, ткани, вправляли и расправляли органы.
