В конце апреля однажды вечером, когда Аланд опять «перехватил» Вебера на пороге класса музыки, чтобы погонять его в зале единоборств, на Вебера нашел непонятный столбняк. Он пошел за Аландом, но, едва они пересекли двор, Вебер честно признался, что сам не понимает, что с ним, наверное, он заболел, ему не по себе, он не может заниматься и просил извинить его за рассеянность. Аланд любовался, как Вебер, пытается объясниться.
– Ты абсолютно здоров, у тебя ничего не болит, ты симулянт, тебя пора гнать за ворота.
Вебер смутился совсем.
– Господин генерал, я не говорю, что у меня что-то болит, я не понимаю, я бы не стал вам лгать, но я буду только раздражать вас тем, что не могу сосредоточиться.
– Ты меня этим уже давно раздражаешь, – засмеялся Аланд, но в его смехе не было осуждения. – Иди за ворота.
– Зачем, господин генерал? Я же не хочу, чтобы так, мне, действительно, плохо.
– Вот и иди за ворота, станет лучше, вернешься.
Аланд пошел к своему корпусу в класс музыки, с крыльца обернулся и кивнул Веберу на ворота еще раз. Вебер вышел за ворота, куда себя девать, он понятия не имел, но следовало вернуться в нормальное состояние. Подумал, не пробежаться ли ему до озера, когда к Корпусу подъехало такси, и из него вышел Абель.
Брови Абеля удивленно взлетели вверх, он улыбнулся и распахнул руки для объятий.
– Рудольф, ты же не знал, что я приеду.
Он перекинул сложенный плащ в одну руку с портфелем, обнял Вебера.
– Что такой кислый?
Вебер во все глаза смотрел на Фердинанда и не мог отпустить его руку.
– Аланд выгнал меня за ворота, сказал, пока мое состояние не улучшится, назад не приходить.
– Аланд в своем репертуаре, но это очень любезно с его стороны, что он прислал тебя меня встретить. Ты мне поможешь?
Абель открыл багажник, подал Веберу чемодан, второй взял сам, отпустил такси, и они пошли к воротам.
– Ты уже капитан? – к удовольствию Вебера, сразу отметил Абель. – Что играешь?
– Сейчас мне задали двадцатые концерты Моцарта, я только начал разбирать.
– На органе играешь?
– Да, мы три раза в неделю с Гейнцем ездим к отцу Адриану.
– Завтра поедете? Я с вами, хочу послушать.
– Гейнц мне сделал клавесин, очень хороший клавесин, Фердинанд. Как ты съездил? Где был?
– Много где был. А ты здорово вымахал, Гейнца на ковер еще не уложил?
– Гейнца нет, он много тренируется, Карла несколько раз получилось, случайно…
– Карл все курит?
– Редко, это он больше для своего имиджа.
– И Гейнц с ним?
– Гейнц совсем уж иногда…
Вебер смотрел на лицо Абеля, то ли он устал с дороги, то ли так замучил себя аскетизмом, лицо его похудело, и глаза Абеля изменились: в них проскальзывала обыкновенная смешинка Абеля, проскальзывала – и гасла. Вебер не понимал, как спросить об этой перемене.
– Я тебя так ждал, Фердинанд, ты похудел, у тебя все хорошо?
– Почистило немного. Как у тебя – ничего не болит, а все как-то…
– Я думал, что ты медицину изучаешь, ушел в интенсивную медитацию, приедешь такой же маг, чародей, и волшебный целитель, как Аланд.
– Медицина была вполне традиционная, интересная школа, много нового, полезного, и медитация, всё как полагается, тебе было б не вредно туда прокатиться. Не хочешь?
– Нет, ты что, ты приехал, а я куда-то поеду? Аланду такое не посоветуй, а то он меня мигом ушлет, я и так последние месяцы жду, когда он мне нагоняй устроит. Я стараюсь, а в голове путаница какая-то. Ты мне скажи, я здоров? Я без тебя ни разу не болел, а последнее время все валится из рук, на меня все сердятся, трясут, и чем больше трясут, тем я становлюсь бестолковее.
– Тебе надо из Корпуса уходить.
Вебер даже остановился.
– Фердинанд, ты что сказал?
– Я говорю, из Корпуса уходи, ты сварился в себе, пора пойти подышать, пошуметь, с людьми пообщаться. Гейнц тоже ведь так и не играет со сцены, Аланд его не выпустил?
Вебер растерялся, словно это не Абель с ним говорит: имя Аланда произносит почти с пренебрежением, и не пытается этого скрыть, Абель не мог такое говорить.
– Фердинанд, у тебя что-то случилось? Ты совсем не похож на себя.
– Плохо, что ты каким был, таким и остался. В длину вымахал, в плечах раздался, голова под завязку набита непонятно чем. Вебер, у тебя хорошие шансы дураком умереть, и это, честное слово, обидно, во всяком случае, мне. Странно, что это устраивает Аланда.
– Ты как-то непонятно говоришь, словно ты сердишься на меня, на Аланда, на всех.
– Пойдём к нашим, поругаемся.
– Так прямо с порога и начнешь?
– Я не устал, думаю, и им не с чего, судя по твоему виду все тут валяют дурака.
– Фердинанд, всё не так, Кох – полковник, Карл его почти догнал. Они все так играют! Гейнц как играет! Ты сейчас со всеми переругаешься – Аланд опять тебя выгонит.
– Думаю, что не сразу.
Абель улыбнулся, больше всего Вебер тосковал по его улыбке.
– Ты шутишь, Фердинанд? Ты пугаешь меня?
– Всё такой же пуганый? Ничего не бойся, что будет, то и будет. Жить интересно, если ты этого не чувствуешь, то в твоей жизни что-то не так, ты не болен, ты спекся, это иначе не лечится, кроме как пойти в великий разнос.
– Как это, Фердинанд?
– Надо, чтобы у тебя у самого дух захватывало от твоей жизни. Ты неплохо поучился, не спорю. Давно тебя стало так душить?
– Когда ты не приехал зимой, я очень ждал тебя, я уже не мог больше ждать.
– Ты уверен, что впервые именно тогда это почувствовал?
– Когда ты после первых трех лет не приехал, тоже было нехорошо, потом прошло, и я еще три года нормально учился.
– Я у тебя стал единицей измерения времени? – Абель рассмеялся.
Вебер, благодарный ему за его возвращенный смех, уткнулся в плечо Абеля. Огромного сильного плеча Абеля он не почувствовал, одежда скрывала его худобу, ощущение, что ты прислонился к широкой надежной стене, исчезло, плечо Абеля было почти острым.
– Ты похудел, Фердинанд.
– Идем, забросим чемоданы, и – к нашим.
– Что в твоих чемоданах? Тяжелые.
– Черновики, статьи, бумажный хлам, приходили мысли. Надо теперь хорошенько поработать, пока ты не начал куролесить.
– Я не собираюсь, Фердинанд, я счастлив. Особенно теперь, потому что ты, наконец-то, вернулся. Гейнц целыми днями со мной занимался, но тебя всем не хватало.
Поставили чемоданы, Абель высоко, как перед операцией, намылил и смыл руки, хорошенько умылся и опять засмотрелся на Вебера.
– А бритье наголо тогда явно пошло тебе на пользу, шевелюра роскошная, прямо как у Аланда, только серая. У тебя мать светленькая была?
– Да. Почему ты спросил?
– Просто так.
Абель открыл дверь зала, пропустил Вебера и вошел сам. Совещание у сцены прервалось, все обернулись к дверям.
– А вот и я, – сказал Абель. – Мир моему родному сумасшедшему дому. Здравствуйте, мои дорогие пациенты!
– Абелечек! – воскликнул Гейнц и, взлетев по ступеням, крепко обнял Абеля.
– Я тебе сейчас покажу Абелёчка, но ты похорошел, Гейнц, даже бить жалко.
– А ты превратился в святые мощи? Какой конфессии достанется честь поклоняться мощам святого Фердинанда? Скажи, я туда мигом переметнусь.
– Думаю, по этому поводу соберут Вселенский Собор, как-нибудь договорятся и тебя известят. Здорово, Карл, фенрих говорит, ты настолько скурился, что он уже стал тебя на ковер опрокидывать?
Вебера бросило в краску, Карл выразительно на Вебера посмотрел.
– Фердинанд, я такого не говорил. Зачем ты? – пробормотал Вебер.
– Зачем я, фенрих, это вопрос концептуальный. Вильгельм, – Абель подал Коху руку, Кох взял его ладонь и сразу не выпустил, заставив Абеля посмотреть себе в глаза.
– Сбавь обороты, Фердинанд.
– Не пойму, вы тут поете, играете или болтаете? Здравствуйте, господин генерал, кажется, я вовремя вернулся, у нас тут серия похорон намечается?
– Сейчас обратно поедешь, – ответил Аланд. Он стоял, прислонясь к сцене, и пристально разглядывал Абеля.
