— Разрешите мне, товарищ капитан.

— Ну, давай, пробуй.

Она взяла управление на себя, повела машину уверенно, властно. Тормахов поразился: чуткий истребитель оказался на диво смирным и послушным крепкой и властной женской руке!

Совершили посадку. Тормахов, не поднимаясь с сиденья, сказал:

— Хвалить пока не буду. Но получается неплохо. Хочу несколько советов дать, младший лейтенант, авось пригодятся. То, что на истребитель рвалась, — молодец, хотя и не одобряю, не женское это дело. А вот хитростью запасись, очень пригодится. Хитрость, милая, если ею умело пользоваться, — тоже оружие. Воздушный бой скоротечен, а фашист хитер, у него тысячи уловок. Вот ты и сумей распознать их. Он постарается обмануть, ударить из-за угла. А ты не торопись, прикинь: то ли промах, то ли намеренно подстроенная ловушка.

Выбрался из машины, прошелся, разминая ноги, подождал, пока выбралась и Мария, добавил, словно продолжая разговор:

— Вот еще что: смотри в воздухе в оба! Старайся увидеть противника раньше, чем он тебя заметит. Первым увидел — считай наполовину победил. Прежде чем атаковать, осмотри все, особенно заднюю полусферу — не угрожает ли опасность оттуда. Если не находишь врага, это еще не значит, что его нет, он может оказаться совсем рядом.

Тормахов перехватил веселый взгляд Марии, насупился:

— Хочешь, небось, сказать, что тебе это все известно, летчица ведь, как-никак. Так я тебе вот что на это отвечу, младший лейтенант: в первом же бою поймешь, что «Як» это тебе не самолет связи!..

Повернулся круто и пошел с летного поля.

После пяти совместных полетов Тормахов доложил командиру полка о готовности Марии Кулькиной к проверке.

Аритов, вопреки издавна заведенной традиции, на этот раз сам проверять Кулькину не стал. Может, не хотел излишне волновать летчицу. А может, и сомнения еще кое-какие испытывал. Разрешил Тормахову взять свой «Як» и лично удостовериться в готовности Кулькиной к самостоятельным полетам.

Тормахов отдал приказание на три полета по кругу, сделал последние распоряжения, еще раз внимательно и придирчиво оглядел все.

Мария надела парашют, села в пилотское кресло, запустила мотор, уверенно положила ладони на штурвал. И сразу, казалось, отсекла все постороннее, отключилась от воспоминаний, от знакомых и родных голосов, звучавших только что в ушах, забыла обо всем на свете. Один лишь штурвал да приборы, да шлемофон. Вырулила на старт. Самолет нетерпеливо вздрагивал, словно сдерживаемый уздой огромный сильный конь, угрожающе ревел. Мария прибавила оборотов двигателю. Взлет!

Как бы досконально ни знал человек технику пилотирования, сколько бы ни совершил полетов с инструктором — этот миг всегда как откровение. Кажется, будто слился в одно с азартно-стремительной машиной, принял на себя огромную долю нагрузки, помогая ей оторваться от земли, взмыть к небу. Зато потом, уже рассекая упругий, тугой воздух, начинаешь и сам ощущать за спиной большие, сильные крылья, и сердцу становится тесно в груди от радостного, упоительного чувства.

После третьего полета, едва Мария выбралась из кабины, восторженно-счастливая, сияющая, подбежал Тормахов. Ломая всякую субординацию и не дожидаясь доклада, сгреб ее в объятия, восхищенно, взволнованно выдохнул:

— Ну, молодчина!

Аритов тоже остался доволен. Когда эскадрилья была построена, он несколько раз прошелся вдоль строя, словно обдумывая только что происшедшее на его глазах, наконец остановился, громко сказал:

— Младший лейтенант Кулькина, выйти из строя!

Дождался, пока она сделала два шага вперед и повернулась кругом, и так же громко произнес:

— За отличные полеты объявляю благодарность!

— Служу Советскому Союзу!

Тренировочные полеты продолжались около двух недель. До тех пор, пока Тормахов не решил, что пора перейти к сложному пилотажу. И вот, наконец, он снова поднялся с Марией в воздух, взял управление на себя и — обрушил на нее целый каскад виражей, бочек, петель, переворотов. Если уж быть до конца откровенным, ему захотелось хоть раз смутить эту уверенную в себе молодую женщину, прочесть на ее лице следы то ли испуга, то ли растерянности — ведь крутил-то все эти фигуры ас! Тщетно, она была только немногим более обычного оживлена, но спокойна и сосредоточенна.

— Можно мне попробовать?

— Давай!

Она выполнила почти все фигуры сама. На том же боевом самолете.

Это было 11 марта 1944 года.

Говорят, настоящим летчиком, как и художником, и писателем, и артистом, нельзя научиться быть. Им надо родиться. В этот день Мария вторично родилась как летчица. Как истребитель!..

15 мая 1944 года 167-й авиационный истребительный полк под командованием подполковника Аритова перебазировался на аэродром близ Раздельной.

Несколькими днями ранее противник попытался мощным наступлением сбросить войска 8-й гвардейской армии с Шерпенского плацдарма, захваченного на правом берегу Днестра; он ввел в бой большое количество самолетов всех видов. На наших летчиков была возложена задача прикрывать войска на плацдарме, изо всех сил драться за господство в воздухе. В небе над плацдармом ежедневно с обеих сторон висели сотни самолетов.

267-й ИАП, помимо прикрытия наземных войск, выполнял также задачи по сопровождению штурмовиков и бомбардировщиков к вражеским позициям.

…20 мая небо над аэродромом у Раздельной с утра затянули низкие лохматые облака. Ветер был небольшой, совсем легкий, но облачность постепенно разгонялась, и следовало быть наготове.

Механики — земные хозяева машин — пришли на аэродром раньше всех. Заработали моторы, из выхлопных патрубков вырвались лиловые языки пламени, единственные источники света на летном поле. Могучий рев потряс полусонную степь.

А затем воцарилась напряженная тишина, словно и не было вовсе ни этого страшного рева, ни отблесков пламени на давно уже укатанной земле.

Механики в последний раз осмотрели самолеты, вооружение и оборудование, дозаправили баки бензином, маслом, пополнили воздухом бортовые баллоны.

Летчики тоже поднялись в этот день рано, заря только занималась. Сразу же после завтрака отправились на аэродром. Приняли у механиков самолеты, проверили управление. Затем, как обычно, собрались на командном пункте эскадрильи — в невысокой полузарытой в землю будке, где были стол, несколько табуреток и телефон. Ждали приказа на вылет. Техники остались у машин, готовые в любую минуту повернуть вентили аэродромных баллонов сжатого воздуха, чтобы запустить моторы.

Кому из летчиков выпало на долю вернуться живым с войны, тот навсегда запомнил пронзительно-щемящее напряжение этих минут. Когда разом будто улетучивается ив сознания все, что было прежде, что еще час назад казалось единственно важным, и остается только то, что последует сейчас, через несколько мгновений, после боевого приказа. Люди жадно затягиваются табачным дымом, пробуют шутить, неумело и нарочито-беззаботно.

Мария в это раннее утро была спокойна и вся будто светилась каким-то тихим, безмятежным счастьем. Она вышла победительницей — отстояла свое законное право на мужество, на риск, на торжество победы в смертельном поединке с врагом.

Предвкушение близкого боя наполняло все ее существо неведомой прежде яростной силой и острым нетерпением. Но обнаружить, уловить это не удалось бы и самому придирчивому взгляду.

В самый разгар шутливой перепалки она вдруг сказала, обращаясь к рядом стоявшему летчику:

— А ну, сними-ка гимнастерку, подворотничок свежий пришью!

Ситуация, в общем-то, была привычной — Мария не раз круто уличала своих друзей в недостатке прилежания. Летчик не стал противиться.

Мария достала иголку с ниткой, отодрала грязный подворотничок, покопавшись в полевой сумке, достала новый, старательно и сосредоточенно стала подшивать его к вороту гимнастерки. Посыпались шутки: вот несчастье, и перед боевым вылетом покоя нет; упаси бог в такие руки; на гражданке попасть! А в душе невольно восхищались. Не каждому асу дано ощущать перед вылетом такую уверенность в себе и в других, такое невозмутимое спокойствие.