Ганг Калейдоскопы Твоих глаз Бередят мандариновую траву На берегах Ганга; И пироскафы Смотрят на нас, Ищут лаз Степлер и скобы Там, где больше шума и гама. В твоей артерии кровь и алкоголь с глицерином. Вода – только микстура против Поверхностного атеизма, ведь глянь – цари в нём Сажают на противень. Но это пройдёт, несмотря, что под Прахом Джорджа вырос табак, Коровы пожрали лотосы, пот Градом. Пройдёт, так как Хотя пироскафы Смотрят на нас, Ищут лаз Степлер и скобы Там, где больше шума и гама; Калейдоскопы Твоих глаз Бередят мандариновую траву На берегах Ганга. Харе весна. Харе осень, зима и лето. Ом мани падме хум. Я никогда не познаю и не перелюблю это. Устья сообщены от мантры к стиху, И никто не спросит – кто автор, Не ужаснётся – где ватты. Энергия и я идём по воде, как восьмой аватар, Сидим в лотосе, как девятый. Adagio Стол под открытым небом, как парафин под барием. На полках сплошные Белинские, Тэны, Ревзины. Двадцать томов Толстого осаждены гербарием, Семьдесят остальных – попросту не разрезаны. В отдалённом минувшем обыск, СИЗО и прения, Полотна Дали вместо окон. Остались спереди Лишь кресло-качалка да Нобелевская премия – Вступление fower power в дни prosperity. Забудутся соревнования в остроумии И в покер да бридж. Перестанут казаться странными Расхождения дзэн-буддизма и астрономии При одинаковом небе над всеми странами. В одиночестве, что безвкусней ноябрьской рани, и Журчащем в усталых ушах, как вода в сифоне – и Перемена Евтерпы, Талии и Урании Неожиданней, чем ададжо в конце симфонии. Лакшми и Будетлянин Наши зрачки заблудились в тиши водных лилий – Я иду по воде чудесных планет, А ты у нас по Тростникам в грозовой кабинет. Мы пили эту чистую воду, которую нам налили – И я даже на спор Не поспорю, что меня нет… Я шагаю по пристани – На мне взгляды пьяных прохожих И чужой больничный халат, Пожар в груди и мороз по коже. Я укрыл мои тексты в хрустальные простыни; Может, это звучат Тирн Рам и Тирн Хлад, А может… And you`re listening quite queer noises, И в твоих веках тонет иней, А снежок укутал ноздри. Ты не хочешь петь, да и не Вспомнишь вдруг ни одного из Моих слов, уснувших возле Ручья в твоей долине… А ты уводишь меня Всё дальше вверх, дальше вглубь, В Петербург чёрно-белый, В Ленинградскую мглу, в Мозольную влагу на пальцах менял, К Жаклин и Пикассо, к Шагалу и Белле, В допитый битлами клуб… Там горят поезда, Срываясь с уставших петель, Словно капля дождя сквозь трубу – из туч в печь, А проводница исправно уносит постель. Семирамиды попрятались по садам. …И нам двоим Александр Сергеич Наизусть читает «Метель»… Мечты о лучшей жизни
Не хочу я жить в навозе, Ему смертью угрожая – Лучше поселюсь в колхозе «Сорок лет без урожая». На рассвете буду петь я Цоя с Гребнем без оваций, Да с соседом дядей Петей Возлияньям предаваться. На закате солнца буду – И молитвен, и неистов – Созерцать с воззваньем к Будде Битвы храбрых толкинистов. Суфийская мудрость О, суфийская мудрость, Привечают весну Семипалый Шагал, Восьмирукий Вишну, В Индии – Брахма, Троеглав его зёв, В Африке – Хэм И Гумилёв. Слишком долго вдыхала Ты тяжёлый туман, – О, гуру Нанак, Хазрат Инайят Хан. Подвенечная Истра, Изначальная искра; О, «Москва – Петушки», «Путешествие в Икстлан». О, суфийская мудрость, Неродящее всё, Семипалый Шагал, Троестрокий Басё. Реанимация Кончилось время, которое разрешало Кресты на Голгофе, фикусы на окне: Теперь, – как сказал Маяковскому Предземшара, – Среди символистов мы будем с тобой акмэ. В наших кущах полно и мелодий, и слов, и стансов – Но реанимация суть пора выбирать одно: Дао дэ цзин – из книг, тебя – из богов, из танцев – Вальс, из подвластного водной стихии – дно. Фильм «Хрусталёв, машину!» уже не казался адом, Едва я пророс в твою землю, как кедр в Бейрут: Действительно – всюду жизнь, если каждый атом Картины Филонова – словно обэриут. Как кровь Будетлянина – рифмы и алгоритмы, Я чувствую – к горлу подкатывает ЧП: Но даже ежели рукопись обгорит, мы Сделаем всё, чтобы снять этот фильм в ч/б. |
