I Дон Кихот. Ямбы Скача по Пиренеям перемен, Проплыв до Рейна следствий от Ла-Манша Причин, жуёт свой солнечный пельмень В моём боку свербящая Ламанча. Светило льёт свой призрачный восторг На город грёз не шатко и не валко. Дорога, не ведущая в острог, Стократ длиннее, чем её товарка. Над Барселоной реет алый стяг. Ты сладко спишь на снежной пелене и Мотаешь сны о горних волостях, Где не нужны ни мы, ни Пиренеи. Там средь камней небесных сердолик - Как лошадь императора в Сенате, И Бог, членистоног и сердолик, Имеет вид Христа на Росинанте. Ершалаим Ершалаим – дождём на Шербур Леграна: «Цекуба», стрихнин, калитку на ключ закрыли, Пепел – Пилату, звёздная пыль легла на Жёлтые кудри ангелам и за крылья. Красен курган, да крест на нём не по ГОСТу – Он ни в Клио не вечен, ни под Селеной: В вещей тоске с заброшенного погоста В небо глядит, в Сикстинский плафон Вселенной. Люди и камни, видимо, лишь наброски К иконостасу Медичи, коль в их бельмах Не опочил Гомер, а в морщинах – Бродский, - И ни трески, ни мысов, ни колыбельных. Ни кораблей, ни списков – как ты хотела; Струнами сплёл Сиятельный Многоженец Смешаны с хором фурий «Chelsea Hotel`а» Бас Леонарда с блюзовым хрипом Дженис. Но ночному июньскому небу Джоплин Коэн и Co. – иудины тетрадрахмы; Начав с нагого ланча, закончат воплем Вышедшие в дорогу бродяги дхармы. Сядет под древом снятый с креста Всевышний, Раскрыв Книгу Жизни, как «Илиаду» Шлиман – Не разглядит за декоративной вишней Звёзды и нимб луны над Ершалаимом. Реликтовый блюз Сырой Борей витийствовал за ржавой водосточной трубой. Вселенная болталась на подгнившем одиноком гвозде. Заря играла клезмер на границе между мной и тобой. Ракитовые заросли палили по падучей звезде. Сырой Борей витийствовал за ржавой водосточной трубой. Вселенная болталась на подгнившем одиноком гвозде. Заря играла клезмер на границе между мной и тобой. Ракитовые заросли палили по падучей звезде. Богиня на блакитном небосклоне зажигала февраль. Гандхарвы с лепреконами свирели в разрывную свирель. Деревья свирепели, уносимые тайфунами в рай. Рога Иерихона пробуждали сиволапых зверей. По сонным рекам и хайвеям пролегал Естественный Путь. В воздушных шариках Незнайки созидался адовый груз, А в перегонных Фауста шкварчала философская ртуть, И Мефистофель подвывал ей мимо нот реликтовый блюз. Чинук Кружим над Сагарматхой. Размах крыльев Чинука – Ни процента неба и сто от ветра. Я искал вертолёт поломанный. Починю-ка, – Думал, – его и себя, – и не ждал ответа На вопрос, который не смог поставить. Смесь не остывшей бумаги и никотина Опустилась на мою скатерть. Та ведь К чужим сигаретам всегда терпима. То, что прилетело с улицы, у лица Моего проплывало таким же табачным дымом Да газетной новостью, – у лося В зоопарке рога стали дыбом. Вероятно, Чинук – это что-нибудь по-индейски, Вроде Большого Воздушного Змея или поменьше. Такой большой должен быть, наверно, и детский Такой, что в него не войдёт ни моей вещи. Разделённой Любви куски сходятся там, где шпал ось, Где за далёкой ставней видны лишь шторы Не одной шестой или что от неё осталось, А всего, что я видел. Не знаю, – экрана, что ли. В тех краях мы наивней, да и вода проточней, Кружим над Катманду, там к Шанкару с ситарьим воем, Там до Лхасы… пешком… или даже юго-восточней… Если за Лхасой и Ерусалимом вообще есть живое. Лунный камень По античным перилам взбежал на чердак левкой, Пауки на страницах Гюго бьются в двери собора лбом, Сикстинский Творец в разбитые окна – призрачно и легко, Вот ты какой – бег луны, зелёной на голубом. Опустите же синие шторы, – как пел Булат Окуджава, Разоблачите луну от туманного платья дней – Я не знаю, как дальше жить, но уверен, что оку Джа во Всяком случае и в свете звёзд всё куда видней. Звонница без Квазимодо пуста, но как сретенские благовесты На окне «Лунный свет» Дебюсси, под окном песнопенья пьянчуг – Сказки венского леса, карнавальный наряд невесты, Ранние Чиж и Васильев, поздние Цой и Шевчук. Что мы оставим им здесь? – лишь корабли-облака да Модильяни твоей ладони на Рерихе моих век… Вот и кончился Воландов бал, началась блокада Портом пяти морей города на Неве. А по-над убийством Павла летит золотая радуга, А как на крови Александра – червивые рты воробьёв: Вот те вся кипячёная грязь, вот те вся ледяная Ладога – Путь туда и сюда от слуги двух господ до хозяина двух рабов. Так прости ты меня, небожителя, братец Каин – Видно, то была худшая в нашей отаре овца, Раз она положила на общее сердце кинжал и камень, И мне далеко до тебя, как лошади до овса. Че Гевара на красной футболке – флаг Хемингуэевой Кубы – Схвачен в четверо рук, равно в четверо ног простыня; Переплавить луну в серебро, влить в твои несказанные губы: Прости меня… …мы утонем, едва не доплыв до Утопии, С лунным камнем на шее вдоль сердца, с распятием поперёк, Причащая друг друга касанием сонных ресниц в плесневеющей топи и Горечью пыли в снегу и слезах, что Мор для нас поберёг. |
