Экклезиаст Там, где цветёт пьянящим зелёным роза пустынь – пейот, Где краток и облачен день, а ночь – вообще микроб, Под незримой защитой Того бессмертного, кто не пьёт, Мы летели, как рюмки в стену, к лучшему из миров. Кедр, кипарис, олива и пальма смотрят сквозь тень креста На злое прыщавое небо в пергаментных облаках. Над посеребрённой снегами тайгою крылом клеста Распластаны ласты Кассиопеи на каблуках. Голубым парусам заката, клубничным его китам Вовек не изведать забот родившихся на мели, Где в футлярах гниют гитары под ласковый плеск гитан И прибит деревянный зной гвоздями к лицу земли. Горит в абрикосовой мгле пионерским костром восток. Подпирает плечами космос античный энтузиаст. На заплаты и лепестки разрывает слепой восход Не вписавшийся в полукруг квадратный Экклезиаст. Вид с балкона Вид с балкона: осенний бал Листьев, бензоколонка «Shell», Ветер рьян, и пустует бар. Non, je ne regrette rien, mon cher. Чёрный грайм и трамвайный джаз, Враний грай, воробьиный визг… Первый лёд лёг как верный шанс Сбацать первый в сезоне твист. Двадцать первый в сезоне шах! За щекой, как припухший флюс – Строчка Пригова, а в ушах – К смерти приговорённый блюз. После станет сердца цеплять Оголтелое кабаре, И зима, как в той песне, – глядь! – Вся в опале и кабале. Вгрызся в голову короед, В воспалённых глазах плакат: Кавалерия королев На пергаментных облаках. Это будет не скоро. Днесь – Кислый дождь и горчащий чай, Да лелеет молочный Днестр Стеариновую печаль, И стремит по стремнине прочь Сквозь озоновое окно Силуэты ушедших в ночь, Как когда-то – бойцов Махно. Шторм Приусмягнувшая [1] заря над штормящим Хвалынским морем Каплей крови в глазах твоих гаснет, нежных и так печальных. Дирижёр дирижаблей, ветер державы нездешней, голем, Оживлён человеческим горем, падает на песчаник. Он глумливо хохочет и плачет, лижет голеностопы Нам с тобою, и оползни в пиктограммах в кольце тумана. Преклоняет маяк перед нефтевышкой колена, чтобы Стать аквариумом в сухом подсознании океана. Расплывается в сточной канаве, как кровяная клякса, Волчья ягода Марс, утопает, глухо прилежно стонет… Осознавший шальную радость ни в чём никому не клясться, Кипарис, перекручен нордом, чернеет, как римский стоик. Вавилонская библиотека Борхес описывал рай как большую библиотеку – Его представление мало похоже на рай мещан. Тлеет воск, увядает роза, альт надрывает деку, Даруя обидно обыденный смысл непростым вещам. В воспоминаниях мавра о венецианском доже Ты повисла на люстре промежду пламенем и теплом: Невидима и свободна – что, в общем, одно и то же, – Фотокарточкой три на четыре вложенная в диплом. Мой обкусанный карандаш плывёт по тебе, как тропик Козерога ли, Рака ли – по arbeit macht frei и charmant. Мы встречаемся здесь же, в саду расходящихся тропок, Чтоб рвануть автостопом в нирвану, как пустота в шалман. Мне кажется, это здесь: на Луне – в неземном подвале, в Окрестностях Марса – на пыльном заоблачном пустыре… Мы спрячемся под философский камень, как бет под алеф, Перед тем как повеситься на рассохшемся костыле. Regina Coeli Фессалийская нимфа, правнучка Океану, Мегера для Зевса, Евтерпа для Прометея – Ева со взглядом Лилит, с овалом лица Киану Ривза, наследница всех жемчугов Протея. Миф о Вечном Невозвращении, точно «Шутка» Баха, но шлях Ириды в глазах всё уже; Где-то, в царстве Аида – мёртво, темно и жутко, Здесь же, в доме Эола – повсюду глаза и уши. В этом зеркале ты одна, не моя лимнада: Только тот, кто хранит имена от «Гомер» до «Моэм» – Ветер со вкусом аниса и лимонада – Разносит твоё «эгегей!» над Эгейским морем. Дочь пены дней и наместника в Тир-Нан-Оге; Люси из песни Леннона; Магдалина, Что растирает Христу розмарином ноги; Под камнем в ладони заглохшая мандолина. Вся в серебряных радугах, как Аристарх Лентулов, В хипповом прикиде из пламени, льда и снега – Жуй свой розовый хлеб, глуши свою политуру в Монастырском саду, опрокинутом Богом с неба. Оно Когда исчезнет то и это, то тогда придёт ничто – Оно и брахман, и атман; оно и штиль, и шторм. Но оно не Гитлер и не Ницше, и не Ленин-Маркс; Оно – то, что дают в сумме чёрная Венера и белый Марс. Оно – безличные Христос и Будда в одном лице; Оно обязано цветами песцу и черно-бурой лисе. Оно – Дао и Дэ; оно – Инь и Ян; Оно – Ильф и Петров или ты и я. Оно ни за, ни против; ни здесь, ни там; Оно – гитара Харрисона и шаманский тамтам. Оно – осенний вихрь из хайку Мацуо Басё; Оно – ничто, а, стало быть – всё. Оно больше христианства и буддизма школы чань. Оно стоит того, чтобы его ждать. Оно – кастаньеты в арагонской хоте. Оно не говорит, но умеет отвечать. Оно не борется, но умеет побеждать. Оно само приходит. вернуться«Приусмягнуть» (арх.) – «лишиться румянца». |
