пешеходов, когда нахожусь за рулем;

рассуждения эти про райские кущи

и когда бьют туза козырным королем.

И на нищих смотрю как на шваль – уберите

ваши руки со шляпами днищами вниз:

вон того – сто процентов – я видел на Крите,

а теперь он «не местный сам», help ему please.

Полюбить олигарха возможно ль? – не знаю,

будь я девкой красивой, пожалуй, что – да,

но поскольку я мимо по жизни канаю,

мой ответ однозначен: jamais (никогда).

Ненавижу попсу, их тусовки и кофе,

если плохо заварен; гламур, мордобой

и любой на глаза попадающий офис,

ибо он чей угодно, но только не мой;

наркоту, пидарасов обоего пола,

амнезию, садистов, постельных клопов,

ну и химию вашу (оксиды, фенолы)

вместе с ядерной физикой и ПВО,

общепит, перестрелки, дурную рекламу,

журналистов, художника Шилова, баб

бестолковых, риэлторов, скучную драму

и комедию, кражи, клыкастых собак,

сочинителей дряни, пиар, людоедов,

пирамиды, круги под глазами с утра;

над собой, идиотом, свои же победы…

Заходите друзья, вам одним я и рад.

А кому бы еще? Не блондинке ж случайной,

не судебному приставу или врачам.

Как обычно, заварим китайского чая,

впрочем, есть и покрепче что, нежели чай.

Меня ненавидят соседи,

с десяток позорных ментов,

уборщица, взрослые, дети,

коллеги, сантехник Петров,

врачи из районной больницы,

медсестры из той же сети

и национальные лица —

армяне, таджик, осетин…

Не любят меня не за то, что

хамлю всем подряд, если пьян,

но людям становится тошно,

когда они видят, как я

без чувства гляжу на Марину —

на жопу и ляжки ее,

на морду тупую без грима —

избавил Господь: не мое.

Припомнилось: еду на дембель,

мне все наливают – солдат!!! —

кретины, вы даже не в теме,

что я от свободы в умат.

Проснулся как ежик в тумане:

«Мы где?» – «Белорусский вокзал».

Два года я фигу в кармане

держал. Достаю. Показал.

Кому? Проводнице в вагоне.

Попутчикам. Времени… Стоп —

машина. Стоял на перроне

в шинели бухой мизантроп.

Его ненавидят – и что же,

взаимностью всем отвечать?

А если – любовью? Похоже

уже на Седьмую печать…

как начнет не остановишь

тыр-тыр-тыр да тыр-тыр-тыр

ты читала в русской нови

сколько там он за ночь стр

свеч одних уходит уйма

перьев аглицких чернил

мне же скажет только хуй на

гений он или дебил

разбери всё пишет пишет

кинет палку и опять

ты о саше нет о мише

сашку вовсе не понять

Говорим языком аксиом,

теоремы – не наша беседа:

слышишь гром за окном? Просто – гром,

а возможно, гуляют соседи.

Что доказывать нам и кому,

и зачем, – извините, подвиньтесь, —

намекни, подмигни – я пойму,

не вдаваясь в анализ и синтез.

Без ожогов играем с огнем

при любой самой жаркой погоде,

потому что ни ночью, ни днем

интуиция нас не подводит.

А когда подведет, например,

на Лубянке у серого зданья,

перед тем, как вытаскивать хер,

чтоб поссать, скажем ей: «До свиданья».

Понедельник ли, среда —

наплевать на календарь —

если кончилось веселье,

дальше будет как всегда.

Разбери теперь с чего

завелись мы, но завод

истощился, и похмелье

цепко за душу берет.

Где ж резервы, организм?

Не поможет сотня клизм,

измы эти мне противней,

чем фашизм и коммунизм,

вместе взятые. Вчера

прямо с раннего утра

раздавались звуки ливня,

ливень лил как из ведра.

А сегодня солнца свет —

перепад похож на бред,

пусть не изм, но видишь ясно,

что здесь черт оставил след.

Чехов, глядя на меня,

мог вполне бы попенять:

«В человеке все прекрасно

быть должно…», а мы опять

с Герой Качиным не бриты,

рюмочки у нас налиты —

после первой по второй

перед третьей не впервой…

Только Геры больше нет —

в ванне утонул эстет.

1997г.

Я любопытен как филолог,

как физик, лирик и астролог,

как мистик или полиглот —

кто ищет, тот всегда найдет.

И замирает сладко сердце,

когда я открываю дверцу

чужого сейфа, где лежит

то, что не мне принадлежит…

явилась жуткая старуха

в руке ее сверкнул кинжал

изнемогая от чернухи

я пил black death соображал

с кем целовался на диване

число какое месяц год

sex-бомбу обнаружил в ванне

и удивился что не под

Друг говорил о Кабалье

и нескольких чудесных песнях…

И эти звуки – е-е-е —

нас гнали встретиться на Пресне.

Зайдем в известный гастроном.

Пересечем, как раньше, площадь.

И там, где Бродский, за углом

портвейном глотки прополощем.

Нет, в ЦДЛ я не пойду…

И в Дом Кино, а сам как хочешь —

я стольких там послал в пизду,

что могут навалять. Короче,

упадок сил, хочу прилечь,

пока, старик, до новых встреч…

Мазохисту на лавке

Втыкали дети булавки.

Не от тоски, не из шалости.

А втыкали из жалости.

Олег Григорьев

Стишки Ч. в прозе сочинял,

как И. Тургенев. Надоело.

Литература – болтовня,

а Ч. хотел заняться делом.

В сортир спустил чужой роман

и сжег изящную словесность…

Нос Губерман ему сломал,

а руки – Эрнст Неизвестный,

когда скульптуры Ч. крушил.

Язык Сорокин гаду вырвал.

Глаз выбил Станислав Любшин —

Ч. и актера чем-то вывел…

Ч. кайф ловил, а не страдал

от унижения и боли —

он мазохист, а не вандал,

и злил нас только поневоле.

был я жалок в понедельник

и во вторник так себе

в среду вылез из постели

к четвергу уже запел

в пятницу был неуемен

а в субботу ждал годо

в воскресенье неподъемен

к понедельнику готов

жизнь наша бочка глубокая винная

смерть ее дно

пейте злодеи пейте невинные

пейте вино

в рое условностей с тостами лишними

поднят бокал

тот кто сравнил нас со спелыми вишнями

косточкой стал

бес в ребро говорят машка в бороду

сука она

гаснут огни в ночь бегущего города

дайте вина

в детстве был я пионером